Кузнецк: история

Повествование о Земле Кузнецкой

 

Автор-составитель историк-архивист В. В. Тогулев

Издательство «Притомское». Кемерово. 1992

 

Copyright Геннадий Казанин

      Date: Feb. 2009

 

Рекомендовано к изданию редакционной коллегией при областном отделении общества охраны памятников истории и культуры

 

Отрадно, что к нам, наконец, стала возвращаться историческая память, и мы пытаемся заново соединить «распавшуюся связь времён».

Одной из таких попыток следует рассматривать и настоящий выпуск, приуроченный к важной исторической дате – 375-летию основания Кузнецкого острога и самого Кузнецка, одного из старейших городов Сибири.

Кузнецкий край оказался вовлечён в орбиту русского проникновения без малого четыре века назад.

В XVII-XVIII вв. Кузнецкий острог был далеко выдвинутым форпостом на южных рубежах Российского государства. Здесь, вокруг Кузнецка, сталкивались стратегические интересы России, Джунгарских хун-тай-джи и кыргызских (алтысарских) князей, и кровавые набеги степных хищников в течение целого столетия сотрясали окрестности Кузнецкого острога (как, впрочем, и Томска).

Заглянуть в те времена, рассказать о них сегодняшнему читателю – цель этой книги, состоящей из двух частей.

Первая часть – «Сказ о Кузнецком остроге». О князе (паштыке) Абинского улуса Базаяке, о котором в документах XVII в. сказано, что он «прямил русскому государю». Историк же Л. П. Потапов в «Очерках по истории Шории», изданных АН СССР в 1936 г., называл политику Базаяка по отношению к русским «дальновидной».

В «Сказе», нет никакого вымысла, хотя это и литературно-художественное произведение: небольшие отряды казаков из Томска действительно приходили в Абинский улус в 1607, 1609 и 1610 годах; действительно, заступничество Базаяка дважды спасало казаков от истребления; соответствует исторической правде и описанный в «Сказе» приход к абинцам отряда стрелецкого сотника Пущина и казачьего атамана Константинова с двумя сотнями стрельцов и казаков. Не выдумано и столкновение казаков с Кузге (или Кузга), паштыком улуса Сарачер (он располагался по реке Кондоме). Историческая правда и в описании последующих событий: из алтысарского княжества пришло до 5000 воинов, и 200 казаков и стрельцов в течение 10 недель выдерживали осаду, затем совершили вылазку, «пробили окружавшее их кольцо, захватили знатных пленных и ушли в Томск». Говоря об этом, Л. П. Потапов со ссылкой на Г. Ф. Миллера пишет: «Такой боевом приём произвел большое моральное действие на татар, и в следующем 1616 г., когда к ним явился для сбора ясака томский казак Ананий – они внесли ясак».

Авторы «Сказа» (кемеровский писатель В. Рудин и историк-краевед И. Скворцов), опираясь на эти подлинные исторические события, нарисовали яркую, осязаемую картину, повествующую о далёком прошлом нашего края, о живших тогда людях.

Во второй части книги помещены исторические очерки, посвящённые тому же Кузнецку и написанные различными авторами на протяжении полутора веков.

Как увидит читатель, очерк Ф. А. Полунина, опубликованный в 1773 г., очень сжат, лаконичен, ибо го­товился для «Географического лексикона». Очерк А. Ермалаева отделён от него временным расстоянием почти в столетие, он много содержательнее, познавательная его ценность и сегодня неоспорима. Н. А. Костров вводит в научный оборот новые исторические источники, оказывая бесспорное влияние на дальнейшее развитие проблематики и, в частности, на впервые опубликованное полностью в настоящем сборнике «Историческо-географическо-статистическое описание г. Кузнецка» Д. А. Поникаровского.

Наконец, А. Кручина живописует некое сонное царство в Кузнецке, который он посетил в 1923 г. Интересно, что мимо сознания автора прошла, оставаясь практически не замеченной, напряжённая политическая обстановка, сложившаяся в Кузнецком уезде весной и летом 1923 г. – многие волости были объявлены на военном положении.

Готовивший к публикации эти исторические очерки историк-архивист В. В. Тогулев исходит из того, что каждому, кто занимается изучением истории Кузнецкого края, необходимо иметь под рукой публикуемые материалы, разбросанные по библиотекам и архивам, тем более что поиск этих сочинений затруднён из-за отсутствия – весьма, к сожалению, нередкого, – ссылок на них в библиографиях и справочниках, собранные воедино, эти очерки дают как бы всеохватывающий взгляд на наше историческое прошлое.

В текстах исторических очерков сохранены орфография, пунктуация и стиль авторов. Явные грамматические ошибки исправлены, а литеры «i» и «ъ» заменены соответственно на «и» и «е».

В серии популярных брошюр, адресованных массовому читателю, учителям и учащимся средних школ, студентам, краеведам, выходит также книга М. Е. Сорокина «Земля Кузнецкая (XVII век)», приуроченная, как и настоящий сборник, к 375-летнему юбилею Кузнецка.

В работе над составлением сборника исторических очерков оказали содействие сотрудники Зональной научной библиотеки Томского государственного университета, а также Государственных архивов Алтайского края и Новосибирской области, которым мы выражаем нашу признательность.

С. С. Плетнёв, ведущий составитель

В. Рудин, И. Скворцов

СКАЗ О КУЗНЕЦКОМ ОСТРОГЕ

«... и в кузнецких волостях на усть Кондомы реки с томскими и с тюменскими и с верхотурскими людьми острог поставили и крепость заделали, а кузнецких волостей людей под государеву царскую высокую руку привели».

(Из отписки томских воевод Ф. Боборыкина и Г. Хрипунова тобольскому воеводе И. Куракину, 1618 год)

Высоко вознеслась Караульная гора, к самому небу, оттого привольно здесь ветрам. Чтобы не задуло костёр, Мерген, княжий конюх, разложил его у самого края сухого частого березника, поднявшегося сюда, к просторной поляне, из дальнего распадка.

Молчит Мерген. Подталкивает под железный котелок с булькающей водой пышущие жаром головни, на широкую, сильную спину паштыка то и дело поглядывает: не позовёт ли? не махнёт ли рукой? не прикажет ли чего?

Уже закипела вода, в самый раз сушёную сарану для похлёбки засыпать. Поднялся от костра – надо вниз идти, к коням, арчимак снять ... Нет, не оглядывается паштык. Не зовёт. Будто совсем один здесь, будто нет рядом верного Мергена. Будто не ждут их вон там, у ручья, серые, давно отдохнувшие кони ...

А паштыку всего Абинского улуса Базаяку ни до чего дела нет – смотрит вдаль, наглядеться не может. С обрыва над широченной Томью-рекой далеко-далеко шорская земля распахнулась: вон Кондома из чёрных сосен излилась, к Томи побежала; ещё дальше на юг горные кряжи поднимаются, Томь-красавицу загороди­ли, один из-за другого поднялись, на себе кедровые леса несут, тёмные, непроглядные. Прямо за Томь посмотришь – степь на запад уходит, по ней Аба, Отец-река, петляет, в ту сторону Кун-Алтын с неба на ночь укатывается ... И пусть укатывается, завтра снова придёт.

Всесильный, светлый бог Ульгень хорошо шорскую землю устроил ... Да, хорошо ... А ведь сказано: «Ветер подует – роса опадает; думы обступят – покой отлетает ...». (Здесь и дальше устный шорский эпос в пересказе Г. Сысолятина).

Пай-пай, сколько дум ...

Кажется, недавно принял от отца, могучего Темира, повод власти в улусе, а пролетело семнадцать зим.

Тогда он впервые сел на боевого коня и повёл пять десятков конных и пять десятков пеших воинов на запад, в ставку хана Кучума, на Обь.

Был прежде Кучум над всем огромным царством Иссебир хан, а в том году, когда вёл к нему Базаяр своих воинов, от ханства мало что осталось: отобрали русские все земли кучумовы по Тоболу и по Иртышу, везде свои остроги поставили. Кочевал в том году Кучум уже по Оби, ставку держал там, где слева в Обь неспешно впадает Ирмень ... Да, семнадцать зим минуло, а тот день на исходе лета и сейчас перед глазами стоит.

... Вынесли кони Базаяка и его воинов на песчаный берег – вон она, на том берегу, на увалах, Кучумова ставка: юрты, белым войлоком крытые, много-много юрт; конные воины по своим делам скачут; пастухи табун на выпас погнали – велик табун, голова за увал ушла, а тут сотни коней слитным потоком несутся ... Там и тут караульные на копья оперлись ... Как же ты, хан Кучум, царство своё, Иссебир, в руках не удержал? Видно, русские ещё сильнее ... И шепнул Базаяку светлый Ульгень-бог со своего золотого трона, с могучего Пустага: не спеши на тот берег, тут заночуй, а утром поднимется на небо Кун-Алтын – тогда уж решишь ...

День ещё не кончился, когда на Кучума ударили казаки – видел Базаяк молодыми, зоркими глазами, как закипела сеча меж ханских юрт, как блеснули молнии, словно гром ударил, и побежали воины Кучума от русского огненного боя к Оби, и как в воду кинулись, да мало кто до него, до Базаяка, доплыл, потонули все почти. После боя на Ирмени никто хана Кучума больше не видел, по шорским улусам весть пошла, будто утонул Кучум в тот злой день в обской волне, а восемь его жён и восемь дочерей, да две невестки с пятью внуками к русским в руки попали, и сто мурз, что их защищали, а прочих русские посекли. И ещё другое говорили, будто не утонул Кучум, но сбежал с малым отрядом, бухарцы же, заманив его к калмыкам, там обманом убили и отряд вырезали весь ...

Базаяк, даром что молод был, воинов Кучума, какие Обь переплыли, к себе не взял, на все четыре стороны отпустил: зачем они в улусе? будут снова и снова на войну с русскими подбивать, а разве с их огненным боем справишься?

Ушёл Базаяк в свой улус, а тут не знаешь, когда беды ждать: на юг и на восток от шорской земли беспощадные алтысарцы кочуют, за Алтайскими горами – такие же свирепые джунгары. Эти если придут, детей и жён к себе угонят, мужчин, кого не убьют, того утопят, кого не утопят, того к дереву привяжут, мёдом голову вымажут. Придёт медведь – что с человеком сделает?

На западе русские пока на Оби стоят, дальше не идут. Долго ли простоят?

Одна была радость в сердце: князь эуштинцев Тоян, вниз по Томи его стойбища. С эуштинцами мир, и дружба, и мена.

Четыре зимы прошло, как сгинул Кучум, и поехал Базаяк с воинами и работными аба-кижи к старому стойбищу Темира, где Томь делает петлю. В том месте шёл обмен с эуштинцами. Повёз на мену топоры, наконечники для стрел: эуштинцы все знатные охотники, стрелы им всегда нужны, железные наконечники берут охотно, за них и лисицу-огнёвку и даже соболя дают.

Там, на мене, Базаяк встретился с Тояном. Тоян про русских и первый день говорил и второй, и третий ... Сидели с Базаяком на медвежьей шкуре, никуда не спешили. Было о чём подумать. Тоян своих людей на запад посылал – русские к его земле близко придвинулись, на Кети уже острог поставили. На тот год и на среднюю Томь пожалуют, а там и в верховья поднимутся, к Абинскому улусу. Как их встречать? Они ведь тоже алман берут. Каждый сильный с каждого слабого алман требует. Не отобьёшься – плати. Как поют кайчи – «на небо взлететь – небо высоко. В землю зарыться – земля тверда ...». Куда спрячешься?

Тоян на прощанье сказал: алтысарцы степные из Абакана придут – всё возьмут, никого в живых не оставят. Русских к себе сам приведу, острог в моей земле поставят, своим огненным боем моих детей защитят.

Вот стану я русским алман платить, и жив мой народ будет ... А ты?

Базаяк ответил: ты мудро мыслишь, но русские от моего улуса ещё далеко, а степные хищники совсем близко. Русских сейчас позову – то ли придут, то ли нет, а беду на свою голову накликаю. И слова другого кайчи припомнил: «За многим не гонись, ибо малое, чем ты живёшь пока, в одно мгновенье можешь потерять».

На другой же год поехал Тоян далеко на запад, за Каменный пояс, за широкую реку Итиль, в великое стойбище русского царя Бориса. Долго ездил, целый год Тояна не было. Вернулся с царской тамгой – оттиснут на красном камне могучий орёл о двух головах, на запад и на восток смотрит сразу, когти на обе стороны острит ... Привёз Тоян с собой русских, сам показал им место в сердце своей земли – лучше того места для острога нет: над рекой лесистый крутояр, далеко с него видно.

Поставили там русские деревянный острог с башнями на стенах, с пушками в башнях. Казаки в острог сели. Добром пришли, добром встречены, и сколько лет прошло, добром с эуштинцами живут. Тоян у них в чести, сам со своих людей алман для царя собирает, сам русским платит. Князь был – князь остался ...

Стали русские и в верховья Томи подниматься, много их, русских, выносливы и сильны, ни гор, ни снега, ни воды не боятся. То верхом идут, то в челнах. Летом появятся, осенью снова в Томск уходят ... Понял Базаяк: время пришло!

Но сам за все улусы решить не мог, чтобы русских звать, чтобы было, как у эуштинцев. Тут, в шорской земле, пятнадцать улусов, каждый паштык по-своему думает, по-своему говорит, по-своему решает.

Пять зим назад  (в 1609 году) поднялись казаки по полой воде к устью Абы, почти у самого становища Базаяка, по ту сторону густого сосняка, прямо на гриве, уходящей обрывом к Томи, срубили за лето острожек и две избы в нем. К нему в становище казаки не наведывались, с охотниками не задирались, за девушками не гонялись. Базаяк тоже казаков не трогал, прочь не гнал, хотя было их всего два раза по десять.

Ближе к осени шамана спросил: что тебе боги про русских говорят? Шаман шапку с красными перьями надел, к огню сел, лук взял, себе на колени тетивой вверх поставил, стал с закрытыми глазами вправо-влево качаться ... Долго молчал, а Базаяк не торопил: нельзя. Шаман очнулся, сказал через силу: на Пустаге был у светлого Ульгеня, и под землю ходил, к хромому Шалыгу. Дай ему саламат ...

Базаяк взял из казана каши, в огонь бросил – зачадило под казанком, зашипело. Шаман кивнул: принял Шалыг твой саламат. Не тронь русских, Базаяк!

На другое утро взял Базаяк десять анчи – Мергену велел самых высоких и сильных звать! – повёз в острожек подарки: десять связок соболей, по сорок шкурок в связке, да топоры, да панцири, ещё две сабли, луной изогнутых. Знал Базаяк, что Тоян скрепил дружбу с русскими клятвой. О том же, когда к острожку подъезжал, думал: о клятве. И ещё о дружбе ...

Русские ворота перед конем Базаяка распахнули сразу же, в острожек пустили, держались дружелюбно. Старший из русских, бородатый, в синем кафтане, в шапке с меховой опушкой, что-то закричал – русские проворно разостлали на траве, перед высоким деревянным жилищем кошму. Бородатый сам сел, махнул Базаяку рукой: и ты садись!

Никто никому не кланялся.

Базаяк на Мергена только глянул – тот стал с анчи подарки на землю раскладывать. Русские смотрели, качали головами. Старший руку протянул – ему саблю подали. Он встал, и так и этак смотрел на отсвет и на свист воздуха при взмахе, ногтем по жалу поводил. На Базаяка удивлёнными глазами посмотрел, сказал что-то, а толмач тут как тут, из эуштинцев: паштыку Базаяку от десятника Бажена эзен! Русский сказал: дух молата (шорские кузнецы различали железо – темир и сталь – молат) в клинок вселился! Русский хочет знать, сам ли такие ковать можешь? Или привезли из дальней земли?

Базаяк покачал головой, степенно сказал – в Абинском улусе сабля родилась, у каждого моего анчи тандя. Переведи русскому десятнику Бажену.

Русский выслушал перевод, улыбнулся, чёрные глаза весёлыми сделались. В ладоши похлопал, и принесли ему два кафтана, один зелёный, один синий. Ещё вынесли кусок сукна, видно, тяжёлый, два казака несли на палке. Эуштинец перевел:

- Русский сотник Бажен тебе своими подарками тоже кланяется, спрашивает, не хочешь ли со своими храбрыми алыпами выйти на государево имя? Будешь тогда вместе с русскими воинами биться против врагов, а вам всем за то – государево жалованье. А нет, так клятву можешь дать ясак платить, раз в год по соболю с каждого охотника, женщины и дети не в счёт, от нас же тебе будет против степняков подмога.

Базаяк не ответил, Мергену кивнул – стали охотники русские подарки в тороки укладывать. Базаяк к русскому оборотился – твои подарки мне в радость, все женщинам отдам, пусть нарядные будут. А останешься ли с нами? Или обратно в Томск воинов уведёшь?

Эуштинец головой повертел, того и другого послушал, Базаяку передал: уйдут казаки, в зиму тут не останутся. Мало их, и пушек с собой нет. Да и от воеводы наказа не было, чтобы в абинской земле осесть. Приходили только глянуть, хороша ли земля у паштыка, и видят, что хорошая.

Базаяк покивал, сказал твёрдо: вот приходите в мой улус, ставьте большой острог, как в земле Тояна. Друзья князя Тояна и мне друзья. Тогда решу, алман ли станем платить, или службу на себя возьмём.

На другую зиму русские не приходили. Базаяк с десятком анчи в русском острожке расположился набросали на сосновом полу в просторном деревянном доме шкур медвежьих да волчьих, женщин за стены острожка Базаяк пускать не велел.

По всем улусам молва разнеслась: построили русские для Базаяка острог и дом в нем, большой одаг. Обещали вскорости снова от Томска подняться, огненный бой привезти. Тогда пусть к Базаяку кто сунется! И потянулись в абинский улус паштыки верховые и низовые, от рода шор и кара-шор, и даже от рода карга, из-за мрасского порога. Пока гостили, всё высмотрели дотошно, на высокую башню над воротами поднимались, вниз склонившись, на землю смотрели; ворота из толстого бруса на железных петлях ладонями оглаживали – ни копьём их не взять, ни саблей, лишь огонь сожрёт, но если поставить наверху воинов, к воротам не подпустят ...

Был Базаяк прежде паштыком, как все остальные. Может, только охотников в его роду поболее, чем в других, да луки у них пометче, да сабля в их руках потяжелее: у него что ни охотник, то воин, могучий алып.

Теперь паштыки, говоря о Базаяке, качали головами: «Йо! Мудрый правитель!» Только, оказывается, не все паштыки радовались мудрости Базаяка: иные боялись, как бы он все шорские улусы под себя не подмял.

Ещё зима минула – снова приплыли русские, теперь на двух больших лодках, четыре раза по десять, только привёл их не Бажен. Звали атамана Иваном, и тот же был при нём уэштинец, что прошлый раз.

Иван сказал: томский воевода велел с тебя малый ясак брать, сам со своих и соберёшь, а с других родов ясак имать будем полный. Как советуешь, в какую сторону лучше казаков слать? По Мрассе или по Кондоме? А может, разделить их, дашь своих проводников, и пусть идут? А тебе от воеводы подарки присланы, вели своим людям принять ...

Подарков Базаяку много привезли, всякое добро было – снова кафтаны, и сукна на палках, ещё ножи и бусы для женщин ...

В ту осень Базаяк впервые столкнулся с грузным, пегобородым Кузге, паштыком рода сарачер.

Пять казаков повёл в улус сарачер охотник Базаяка. Ни охотник, ни казаки беды для себя не ждали, а пучеглазый Кузге алман не дал, казаков схватил, сабли отобрал, кафтаны сорвал, базаякова анчи палками прогнал – тот днём прибежал, а к вечеру и сам Кузге с людьми пришёл, казаков на верёвках привели. Базаяку сказал: «Ты их сюда позвал, ты и повесь на дерево, пусть их ворона клюёт! Потом вместе на тех казаков ударим, ты к ним войди с алыпами, они тебя за ворота пустят, а мы их зарежем».

Базаяк на чёрные лица казаков посмотрел, руку протянул: «Йо! – сказал, – отдай их мне!» Велел Мергену казаков развязать и помыть, кафтаны, какие в подарок получил, им дать, толкан для них сварить. Кузге, слушая приказания, от ярости онемел.

... Улусы друг с другом не воевали. Никто в чужой надел не ходил. В чужой реке всё равно рыбу не поймаешь, в чужой тайге зверя не убьёшь, а больше делить было нечего. Каждый род стоял за себя, паштыки ничьей власти над собой не признавали. Одна забота была общая: от абаканских свирепых степняков-алтысарцев, когда нагрянут от верховья Енисея, откупиться. Потому что отбиться было не по силам ни каждому роду отдельно, ни всем вместе.

А тут столкнулись Базаяк и Кузге – один другого не понимает!

Базаяк: русских вешать не дам! они ясак взяли и ушли, ни у одного аба-кижи за соболя ремней со спины не резали, а степняки что с людьми делают – знаешь?

Кузге в ответ: а вот придёт войско алтысарского хана – некому будет над нами плакать, русские от степняков на лодках убегут, а твой род куда сбежит?

Базаяк свое гнёт: казака вблизи видел? Он на колени перед тобой опустился? Ты его бить велел – он тебя испугался? О пощаде просил? Казак сильный, воевать с ним аба-кижи не будут, и тебе не советую. Уходи, Кузге.

А тот: смотри, пожалеешь!

Базаяк головой покачал, слово кайчи напомнил: «Дурак поднимает без повода шум, мудрец свою ярость смиряет».

Кузге поднялся. Охотничьим заклятьем ответил: «По нашей дороге не ходи. С дерева свалившись, «умер» скажи!».  (Шорские охотники, убив медведя, уходили с места охоты и с этими заговорными словами перегораживали палками свой след, веря, что «медвежья душа» не сможет их догнать и отомстить).

Ушёл тогда Кузге со своими воинами, в гневе ушёл. Но Базаяк его не боялся.

Казачий голова Иван про Кузге всё знал, не зря эуштинец в абинском городище днями крутился. Иван своих казаков из рук Базаяка принял, в ладонь ему своей ладонью ударил, после за оба плеча брал, добрые слова говорил. Ворота острожка стали на запоре держать, одного Базаяка к себе пускали (и Мергена с ним). А уйти Иван никак не мог: ждал, когда его люди из кондомских улусов вернутся: челей, кара-шор и чит­тибер. Три дня ждал, потом ещё два, после казаки приплыли, ясак привезли, немного, правда. Но Базаяк знал, что казаки силой ничего в улусах не отбирали. То привезли, что сами паштыки дали.

И уплыли казаки на своих лодках, и снова перебрался на зиму Базаяк в опустевший казачий острожек. По шорским улусам тишина простояла год и ещё год.

Охота добрая в эти зимы была. А нынче паштык улуса карга человека прислал, сказать велел: с вершины лета пойдут степняки жечь Томск-город, и велит алтысарский хан Номча всем шорским улусам своих воинов в помощь дать, а тех, кто не даст, на уран (боевой клич) не откликнется, – того постигнет злая судьба.

Что же тут делать?

И на русских идти нельзя, шаман сказал: светлый бог Ульгень отступится, Шалыг погубит ... А не пойдёшь – Номча пощады не даст.

... Темнеть стало. Не так далеко теперь с горы видно. Там, куда нежаркий осенний Кун-Алтын на ночь укатился, светлая полоска по краю неба стелется, за спиной Ай-Алтын круторогий поднялся ... Неслышно подошёл сзади верный Мерген, тихо спросил:

- Не пойдёшь ли к огню? Похлёбка сварилась.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

От 1563 года, когда неустрашимый Кучум, сын узбекского правителя Муртазы, с тысячей бухарских и ногайских удальцов отобрал сибирское ханство у братьев Едигера и Бекбулата, и до гибели лет его правления было тридцать пять.

В том последнем кучумовом году он кочевал по левому берегу Оби, земли же между Уралом и Обью перешли в руки русских. Населявшие их народы от остяков и вогулов на севере до белых калмыков на юге, как свидетельствует А. Н. Радищев, смотрели на Кучума как на чужестранца, «повиновались из одной только боязни, как то всегда бывает в завоёванных странах». Что же удивительного, что по мере продвижения русских всё далее на восток сибирские народы отпадали от Кучума, признавая над собой «высокую руку московского государя»!

Но нас сейчас интересует именно год 1598-й: в том году умер царь Фёдор Иоанович, сын Грозного, наречённым в народе «слабоумным», и на царство венчался Борис Годунов.

Проживший в Москве долгие двадцать лет английский дворянин Джером Горсей, бывавший на приёмах у Годунова, так о нём пишет в «Описании посольств»:

«Борис высок ростом, весьма красив лицом и вообще величественен в приёмах; в обращении приветлив; при этом мужественен, умён, прозорлив, важен, милосерд, любит добродетель и добрых людей, ненавидит злых и строго карает неправосудие. Словом, он лучший из всех государей, когда-либо царствовавших в России». (Ю. Толстой. «Сказания англичанина Горсея о России», «Отечественные записки», том 126, стр. 158).

Волей и умом Бориса, фактически правившего царством и при слабоумном Фёдоре, шло все эти годы и освоение Западной Сибири. Так, в 1594 году на Иртыше поставлена была крепость, названная Тарской, с гарнизоном в три сотни казаков и служилых людей, потому набеги Кучума на улусы вновь образованного Тарского уезда сделались невозможны.

В эти годы Борис Годунов желал примирения с Кучумом – по указу Бориса тарские воеводы пытались завязать переговоры с кочевавшим в верховьях Иртыша Кучумом. В 1597 году ему отправлена была царская грамота – а перестал бы ты, Кучум, воевать, признал бы над собой государеву руку, а тебе-де останутся во владение все кочевья по Иртышу выше Тары-города. Кучум грамоту отверг. Более того, послал своих людей в Бухару и к ногаям, призывая вместе ударить на север, пожечь русские остроги, людей истребить и всю Сибирь назад бы забрать.

Сведав об этом, тарские воеводы тут же донесли в Москву, и Борис распорядился – послать войско и побить Кучума, пока он не навёл на Сибирь ногайскую орду!

В пятитомной «Истории Сибири» названо и имя воеводы, который собрал крупный отряд для удара по Кучуму: Андрей Воейков. В конце августа 1598 года он повёл казаков и стрельцов, а также татарских служилых людей из Тюмени, Тобольска и Тары вверх по Иртышу. Но Кучум, отбиваясь мелкими отрядами, спешно откочевал к Оби, ставку разбил на левом берегу, при впадении в Обь Ирмени (ныне это район Обской ГЭС, выше Новосибирска), разослал гонцов по улусам чатских татар, белых калмыков (телеутов) – слали бы ему в помощь воинов конных и пеших. Однако собрать силы Кучум не успел: Воейков настиг его и здесь, на Ирмени и Оби, разбил наголову.

Разгром этот отдался по всей Западной Сибири: чатские татары, барабинские теренинские, платившие прежде дань Кучуму, поспешили принять русское подданство.

Просил о русском подданстве и князец томских татар, или эуштинцев, Тоян.

Известно, что Тоян был у Сургутского воеводы в конце 1601 года, а в январе 1602 принят был в Москве самим царём Борисом, жизни которого оставалось всего два года. Принят был с почётом, в Грановитой палате Кремля, поднёс царю «в почесть» поклонных соболей, да горностаев, да бобров добрых».

Борис же одарил сибирского князька английским сукном, венецейкой и адамашкой. Сколь велика была, оказана Тояну честь, мы можем судить, сравнив этот приём с приёмом в 1604 году тем же Борисом английского посла Томаса Смита. В «Сочинении о Московии» великого английского поэта Дж. Мильтона (Мильтон Джон (1608-1674) автор известных поэм «Потерянный рай» и «Возвращённый рай» в России не бывал. Для создания «Сочинения о Московии» использовал заметки других авторов) читаем:

«В день, назначенный для его приёма, были присланы для него и его спутников … лошади, а два парадные белые коня везли богатую колымагу, которая назначена была в подарок. Прочие подарки для спутников посла несены были между двумя рядами ... гвардии … Посланник был введён в приёмную ... и, отдав почтение, получив соответствующие подарки». («Краткая история Московии», перевод Е. Карнович, «Отечественные записки», кн. 131, стр. 141-142).

Много, видно, ждал от Тояна царь Борис, принимая словно равного себе, каким бесспорно был английский король, сибирского князька с Томи, у которого «ясашных людей триста человек».

Тоян уехал из Москвы с царёвой грамотой Сургутским воеводам: «Бил нам челом Томские земли князёк Тоян, что б нашему царьскому величеству его Тояна пожаловать … и велели бы в вотчине его в Томи поставити город. А место де в Томи угоже и пашенных людей устроити мочно. И как де город поставят, и те де все ясачные люди придут к нашему царьскому величеству, и ясак учнут платити. А которые де будут около того города наши непослушники и он, Тоян, учнёт … приводити их под нашу царьскую высокую руку ...».

Томск, как известно, основан был в октябре 1604 года, сел в нём воеводой Писемский, и на несколько лет стал Томск восточным форпостом Русской державы.

На Руси в те годы страшное творилось.

В 1605 году умер Борис. Сына его, Федора Борисовича, сторонники Лжедмитрия до трона не допустили, умертвили. Но и Лжедмитрию 1 москвичи поцарствовать долго не дали: 17 мая 1606 года Москва поднялась, хлынули люди в Кремль. Лжедмитрий зло и храбро рубился, но под сабельными ударами пал, а что с ним дальше сделали, всем ведомо.

Два дня спустя, 19 мая, сел на трон Российский воевода боярин Василий Шуйский, но долго царства в руках тоже не удержал: в 1610 году был низведён, увезён в польский полон, настало время «семибоярщины», совета из семи бояр, а те смотрели в сторону польского короля Сигизмунда III.

Томск же в далёкой Сибири своей жизнью жил. Воеводы на московское неустроение не оглядывались, посылали один за другим казачьи отряды на восток, «встречь солнцу», посыпали и на юг, вверх по Томи, к кузнецким татарам, точнее – в Абннский улус, ясак имать, а людей к государевой руке приводить.

Были походы в годах 1601, 1609, 1610, 1611, однако назвать их удачными нельзя: паштыки шорских родов – князьки – ясака не дали, казаки возвращались в Томск с пустыми руками.

Томские воеводы Василий Волынский и Михаил Новосильцев писали царю Василию Шуйскому: «… воевать осенью и зимой кузнецких людей не мошно, что живут государь в крепостях великих и болота обошли и зыбели велики и ржавицы (ржавые болота, см. у Даля, т. IV, стр. 95), а зимой живут снега великие, и воевать государь их кроме лета в жары не мошно».

Правда, когда отписка та писалась, Шуйского на троне уже не было, но до Томска весть о низложении Шуйского не сразу, видно, дошла, в той же отписке далее читаем: «До кузнецких государь до ближних волостей ходу 7 недель, а итти до них государь всё пусто. И многие государь служивые люди и томские татарове, которые ходят ... помирают на дороге с голоду».

В Абинском улусе скоро выявилась у русских опора – паштык Базаяк, которым уже в 1609 году (служил и прямил Москве). В том году он взял под защиту казаков, не дал убить. Два года спустя снова спас казаков: предупредил атамана Ивана Тихонького, что идут кыргызы-аптысарцы от Абакана, «хотят ... побить государевых служивых людей».

В 1610 году добрался до Абинского улуса атаман Иван Павлов, «оселся в крепость» рядом с укреплённым городищем абинцев, притом Л. П. Потапов, исследователь Горной Шории, в 1936 году писал, что русские, по шорскому преданию, отчаявшись взять это укрепление штурмом, «взяли подкопом». Как согласовать такое предание с тем историческим фактом, что Базаяк, абинский паштык, «добровольно служил русским», о чём же Л. П. Потапов пишет на странице 12, не знаем. Видимо, не всякое предание основано на исторических фактах.

Теперь неизбежен вопрос: чего хотели Томские воеводы, рассылая со всей настойчивостью казаков и служилых людей на восток и на юг!

Здесь можно со всей определённостью сказать: мира с новыми соседями {не было}! Приведём выдержку из упоминавшегося выше сочинения Дж. Мильтона:

«В 1611 году к реке Оби приходили многие из Китая, а другие от алтайского царя, который называет сам себя золотым царём. Люди эти торговали при Зергольте или Сюргооте, принося с собою серебряную посуду. После того Михаил Фёдорович, император российский, в 1619 году отправил несколько людей из Тоома в Алтай и Китай; люди эти возвратились с посланниками от тамошних государей». («Отечественные записки» кн. СХХХ 1, с. 116).

Мы знаем: в Северной Монголии в XVI веке сложилось государство алтын-ханов, или «золотых ханов», центр его находился возле озера Убса, а русским удалось установить с алтын-ханами не просто мирные, но дружественные отношения – они поддерживались, пока это государство не пало под ударами джунгарских хун-тайджи в 1666 году.

Но была и вторая цель: включение народов лесостепной Сибири в русское подданство либо в качестве данников («ясашных людей»), либо в качестве служилых.

Так, западные соседи шорцев, телеуты, в 1615, 1621 и 1621 годах вместе с русскими ходили походом против енисейских кыргызов, дав шерть (клятву) «служить под царьской высокой рукой своими головами»; часть их переселились в Томский и Кузнецкий уезды и добровольно «вышли на государево имя» (А. П. Усманский. Тезисы к научно-практической конференции «Археология и краеведение Алтая», Барнаул, 1972 г.) – если прежде по смыслу шерти были союзниками, то теперь стали служилыми людьми, получали царское жалованье хлебом и солью.

Что до кузнецких татар, как называли русские абинцев и иные шорские рода, то здесь речь шла об уплате ясака, дани (сами шорцы называли «алман» или «албан»), притом в счёт алмана шла пушнина, а также железные изделия – длинный их перечень находим у Л. П. Потапова: котлы, таганы, стремена, удила, нако­нечники для стрел, ножи, тавра и проч.

Ясак брали «с лука», с вооружённого луком охотника, каким считался всякий мужчина.

Дело, однако, в том, что кыргызы алтысарского княжества считали кузнецких татар своими данниками, набеги на шорские улусы давали кыргызским князьям Номче, Ишею, а позже его сыну Иренаку Ишееву, не только пушнину и железо, но и рабов, потому выпускать из своих рук шорцев алтысарские князья не хотели.

Отсюда и кровавые набеги алтысарцев на Томск – в 1614 году они привели с собой и кузнецких татар. Город алтысарцы не взяли, но крови пустили много: побили служилых людей и пашенных мужиков, кого за городом застигли, погромили уэштинцев. Лошадей и коров угнали, хлеба выжгли и потоптали, пленникам «носы и уши резали ... руки обсекли и брюхо пороли, горло перерезали, глаза выкопали» ...  (Заплавный. Рассказы о Томске. Новосибирск, 1980, с. 38)

На другой год, 1615-й, Томские воеводы организовали ответный поход: по Томи поднялись стрелецкий сотник Иван Пущин и казачий атаман Константинов, и с ними две сотни стрельцов да казаков.

В числе разгромленных казаками улусов Л. П. Потапов называет сарачер, где паштыком был Кузге. Но тут пришли алтысарцы, до пяти тысяч. Казаки и стрельцы сели в осаду и выдерживали её долгих десять недель.

***

Шорская зима, суровая и многоснежная, пала на Абинский улус.

Базаяк прошлой осенью с алтысарцами на Томск-город всё же не ходил, от казаков, если бы пришли, беды себе не ждал, но мести свирепых алтысарцев опасался, потому с прошлой осени, как с летних пастбищ вернулись, взял два десятка анчи и ушёл с ними в казачий острожек, в русской избе жил. Остальные анчи по тайге пошли, белок бить. Потом спустился с гор Мерген, заветные слова сказал: «медвежью берлогу я окружил». Хвастаться, рассказывать, как искал медвежьи надломы веток у берлоги, как нашёл и обошёл её на лыжах, было нельзя, и Мерген ничего больше говорить не стал.

Радовался такому известию тоже было нельзя. Базаяк и не обрадовался, просто сказал: «Через два дня. Пусть пока спит».

Но той же ночью разбудил Базаяка грозный грохот в острожные ворота – он выбрался из-под лисьих одеял, спешно набросил на сильные, широкие плечи шерстяной чепан. Кто? Казаки? Или про алтысарцев худая весть? Выскочил на крыльцо – сторожевые анчи уже ворота распахнули, Мерген у воротной башни стоит, огонь держит, трое русских на конях через снег боком к избе подъезжают, усталые кони головами трясут, удилами позвякивают, а в ворота люди идут нескончаемой рекой, одни с саблями у бока, у других сабли на палки насажены (Базаяк впервые увидел стрелецкие бердыши), и огненный бой на плечах несут!

Один из всадников прямо с коня к Базаяку кинулся: ох, друг Базаяк, ждал ли?

Базаяк тоже руки раскинул: йо, Бажен, давно ждал! сколько много людей привёл! где всех разместим? Большой одаг ставить придется ...

Русских пришло десять раз по десять, и ещё столько же. Главным у них был не Бажен, а совсем молодой сотник со строгими синими глазами и рыжей густой бородой, коротко подстриженной, именем Иван Пущин. Был он на дело спор, на людей не кричал – его и так слушались.

В первую ночь, как за котёл с бараниной сели, сотник прямо против Базаяка устроился, саблю рядом на медвежью полость положил и железо для малого огненного боя, сказал строго: «Хочешь своей бараниной от государева гнева загородиться? мы отступников в железа ковать станем, в Томск-город увезём!»

Бажен теперь по-эуштински хорошо знал, слова сотника перевел и от себя добавил: говори толком, ходил с алтысарцами на Томск или нет?

Базаяк ответил словами кайчи: «Товарищу служат и конь мой, и лодка, и в сердце звенящем рождённая песня ... Коня мне не жалко и лодку не жалко – на дружбу отдать». Ты, Бажен, мне друг? Йо, аба-кижи к Томску не ходили. Я род на старую Темирову стоянку уводил. Алтысарцы до меня не добрались, они верховьем Томи шли, к Томску спешили.

И совсем другой стал сотник Иван Пущин: глаза весёлые, мясо брал да нахваливал, из своей баклашки в базаякову чашку огненной воды налил – у Базаяка в горле огнём обожгло ...

Той первой ночью казаки и стрельцы грелись вокруг костров, осторожный дворик мал был для такого многолюдства, но днём людей разом поубавилось: одну полусотню Бажен повёл берегом до устья Кондомы­ – этим велено было валить в бору сосны, тащить конным волоком до острожка. Ещё полусотня пошла в Сарачерский улус, к паштыку Кузге, Базаяк им своего Мергена в проводники дал, Мергену наказал: Кузге ни пегобородым, ни ноздрястым не называть, оказать уважение, казакам пусть алман сам подносит, казаки с него за кровь не спросят. Бажен обещал. И они ушли.

О медвежьей охоте думать теперь не приходилось – Базаяк так и решил: пусть аба ещё поспит». (По-шорски «медведь» – «азыг», однако на промысле его этим словом не называют. Следует говорить «аба» (отец), или «адалык» (почтенный), либо «улуг кижи» (великий человек).

Весь первый, и второй, и третий день казаки, очистив от снега площадку внутри острожка, у правой стены, жгли на ней костры, потом размякшую землю абылами долбили, потом полуземлянку строить взялись. У них дело споро пошло. Базаяк рядом с Иваном Пущиным стоял, смотрел, как русские у брёвен концы вырубают, понять не мог, что делают. Когда брёвна концами друг в друга ушли, удивился, своих анчи позвал, близко подвёл, пальцами по вязи водил: аба-кижи так дерево класть не умеют. Когда свой дом – одаг – ставят, в землю толстые жерди вбивают, плотно, одну жердину к другой, в наклон к центру, с боков землёй засыпают, сверху тоже жерди, только потоньше, берестой крытые, землёй присыпанные, и чтобы дыра для дыма.

Анчи цокали – пай-пай, бревна друг за друга зацепились, как у русских одно бревно другое находит!

Базаяк сказал Ивану Пущину – пусть бы и мои анчи с казаками брёвна так клали, а топоры у нас свои!

Пущин усмехнулся: а и пусть работают. Глядишь, научатся избы вязать. Только чтоб пальцы себе не пообрубали.

В тот же день вернулся в острог Фёдор Дека, казак добрый, бывалый, из той ватаги, что добивала Кучума на Оби семнадцать лет назад. Был он человек горячий, на расправу скорый, Ивану Пущину уж так ли не хотелось ставить его старшим, но Бажен за него поручился. Пошёл Фёдор Дека с десятком казаков вверх по Кондоме далеко, до рода челей, а обратным ходом должен был брать ясак в родах кара-шор и четтибер. Фёдор Дека к сотнику пришёл злой – дальше некуда: род четтибер ясака хоть мало, но дал, соболишку там, бобра, белку соболя вместо. В других улусах перед самым носом казаков алтысарские сборщики ясака побывали ... Пущин глянул в сумрачное лицо Фёдора Деки: так, побывали. Обобрали, что ли, улусы?

- А подчистую. Всё унесли. И рухлядь, и железо, какое сыскали. Ни чугунка, ни тагана, ни ножа не оставили.

- Где ж ты ясак насобирал? Всё же пять нарт приволок!

- А мы один отряд алтысарских сборщиков нагнали, их два десятка всего и было. Всех в пень порубили, ясак отобрали. Зачем наших ясашных людей обирают?

На другой день ещё трое десятских со своими людьми вернулись, из родов таяш, калар и каран. Те улусы алтысарцы тоже дочиста обобрали, уже две христовых недели с того прошли, да ещё пугали – придёт-де не сегодня-завтра орда, так всех непокорных вырежет.

Казаки из полусотни Бажена между тем полуземлянку срубили, стропила по верху пустили, крышу из жердей настлали. Теперь взялись вдоль острожных стен, с внутренней стороны, полати тянуть, чтоб на них и стоять и биться сподручно было.

Иван Пущин подымался раным-рано, ещё до света. Тёр снегом обнажённые плечи, грудь, шею. Базаяк рядом стоял – к морозу был привычен, холода не чувствовал, просто у абинцев такого обычая не знали, снегом себя тереть. Сотнику казак белое полотно подавал, а в этот раз Пущин как стал утираться, Базаяку сказал: «Что-то нехорошее, мне кажется, У Бажена случилось. Вторая неделя доходит, а от него вестей нет».

Базаяк нос пальцем потёр, ответил: «До сарачера путь не близкий».

С башни стрелец закричал: «Эй, ворота на запор! Толпа валит!»

Со стен увидали: вынырнули из рассветной мглы всадники, а там и пеший люд пошёл ... Тот же часовой первым опомнился, первым и зашумел: «Обознался, брат! Бажен идёт!»

Бажен пришёл, ясак принёс – силой взял. Паштык Кузге добром давать не хотел, русских в городище не пустил: его анчи встретили русских стрелами. Три дня Мерген кричал, вызывал Кузге, на коне под стрелами крутился, а Бажен раз только выехал, и ему стрелой левую руку попортили. На четвёртый день Бажен велел казакам грохнуть по упрямцам из пищалей, после залпа заорал: «На слом! На слом!»

Люди Кузге против казаков не устояли, но Бажен розни не допустил. Ясака в улусе немного взяли, зато много Кузге аманатом-заложником имали и с собой на аркане привели.

Иван Пущин спросил Бажена: «Куда же его девать будем, твоего крестника? В поруб, что ли, садить? Или в башенную подклеть?».

Базаяк голос подал: «Паштыка нельзя на аркан и связать нельзя. Он тогда, больше не паштык, ему умереть надо, вместо ж него другой будет. Пусть Кузге в остроге живёт, люди его рода всё равно придут, узнавать будут. Его не связанным увидят – всё равно для них паштык». Оборотился к Бажену: понимаешь, что говорю?

Пущин послушал, что пересказал ему Бажен, сказал: «Базаяк, видно, дело молвит. Ведите сюда Кузге!»

Базаяк не видел сарачерского паштыка больше года. Тот в русскую избу за Баженом вошёл, на сотника посмотрел, Базаяка же словно и не заметил. На шкуры сел с достоинством, чашку с кашей взял из баженовых рук, щепотку в огонь бросил. Базаяк то же самое сделал.

Сотник и Бажен удивления не выказали, теперь уже знали: у кузнецких татар, по их колмацкой вере, так положено. Сами поднялись, молча рукой лба коснулись и живота, потом правого плеча и левого – Базаяк тоже не удивился: Бажен ещё прежде объяснил, что русский бог требует крест положить на себя, потом пищу брать ...

Сотник за едой сказал грузному Кузге – Бажен перевел: отпустить тебя сейчас не можем, с нами в остроге пока поживи.

Кузге склонил голову: «Твои воины, казак, меня осилили, я у тебя в плену. Завтра придёт великая орда алтысарского князя Номчи, тебя осилит. Ты у них в плену будешь. А может, они тебя живым не оставят».

Сотник послушал, потом объяснил, что Базаяк вот тоже в остроге живёт, никто силком не держит. Когда захочет, может уйти. И ты, мол, у меня погости.

Кузге на Базаяка не оглянулся, объяснил сотнику: «Каждый сам себе участь готовит. Базаяк давно в сторону русских смотрит, да только куда он от воинов Номчи денется? Может, думает, на небо улетит? Или под землю уйдёт?».

Базаяк отвечать не стал: не может ни воин, ни охотник хвалиться ни удалью, ни силой, ни твёрдой рукой, ни зорким глазом, когда в бой идёт или на охоту собрался. Молчи. И делай, что положено. Положено же было ему, паштыку, на всякий случай послать самых сильных охотников на перевалы, вверх по Томи, и ещё туда, где Томь и Усу сливаются. Пусть стерегут тишину. А пойдут алтысарцы, чтобы весть подали. Род в казачий острожек не упрячешь, придётся уходить вниз по Томи, до старой Темировой стоянки. Значит, готовь нарты, много нарт, детей везти и самых старых. Остальные на лыжах ...

Сотник к сказанному Кузге тоже отнёсся серьёзно: прошлый год алтысарцев под Томском повидал, знал, что и рубиться они горазды, и стрелы далеко пускают, и смерти не страшатся. Только пушками да пищалями от них и отбились. Спросили невозмутимого Кузге: «Знаешь ли, когда придут?»

Кузге ощерился: «Думаю, на солнцеворот здесь будут. Жди, казак!»

Кузге в подклеть более не сажали – бродил одиноко по острожку, стены осматривал и рукой трогал. К воротам не подходил: знал, что не выпустят. Базаяк же с Мергеном к себе ушли, в становище.

Однако прежде чем людей к перевалам слать, Базаяк велел шаману у бога спросить совета. Шаман сказал, что до вечера ждать надо, сейчас Ульгень на самом высоком небе, зова не услышит и не откликнется. Пришлось трёх анчи, не поговорив с Ульгеном, к перевалу слать. Но ещё до вечера прискакал за Базаяком Бажен: велел тебе, паштык, сотник Иван в острог явиться, совет будем держать, так надо бы нам знать, что ты удумал.

Совет долгим не был.

Сотник всё молчал, других слушал.

Бажен, изредка покачивая начавшую заживать руну, говорил: «Конные, скажем, по увалу уйдут, а куда стрельцам пешим деваться! На всех лыж не хватит, а снегу вон сколько. Пешие от алтысарцев не уберегутся, в снегу их задавят, стрелами побьют, и пищали не спасут».

Фёдор Дека заторопился: «Не надо из острога уходить! Биться будем! Томск отбился, и мы отобьёмся! А может, этот Кузге зря и пугает, может, не придут алтысарцы? А мы уже тыл готовы дать!»

Константинов, другой полусотник, сказал, как приговорил: «А на плохом месте ты, Бажен, острог срубил! По самому валу алтысарцы снег конями промнут, сверху нас стрелами засыпят. Головы поднять не дадут. Не удержимся, уходить надо».

- Чо сейчас об этом говорить? – буркнул Бажен. Дошла очередь до Базаяка – сказал, что род свой уведёт завтра, а трёх анчи ещё в обед услал по Томи вверх: если орда пойдёт, весть дадут. И ещё сказал, что орда точно придёт, раз Бажен и Фёдор их людей рубили. Об этом теперь вся шорская тайга знает и ждёт, что дальше будет. Если казаки ещё до прихода алтысарцев уйдут, боя не примут, шор-кижи с русскими, дружить не будут: шор-кижи слабых и трусов в друзья не берут.

Сотник, когда Бажен всё перевёл, спросил, что же, мол, сам род уводишь?

Базаяк степенно объяснил: «У меня воинов не столько, сколько у тебя, и огненного боя нет. Ни один шорский род алтысарцев одолеть не может, и все роды вместе тоже. А Томск алтысарцы не взяли, и шор-кижи видели, где предел алтысарской силы».

Сотник снова синие глаза веками прикрыл, сказал Бажену: «Умного друга ты, полусотник, себе нашел. Вишь, как нас в осаду загоняет. И прав кругом. Ну, давайте так: на увальной стороне надо в два дня новый тын ставить, жердяной, да повыше. Через него стрелы нас не достанут. Пеших они берегом погонят, здесь конь на обрыв не пойдёт. Так нам бы по обрыву паледь сделать. От его стойбища, – кивнул на Базаяка, – дорога к воротам выходит, путь наилучший. Отсюда их главная сила пойдёт. Тут и будем стоять накрепко. А тебе, полусотник, – это сказал Константинову, – в два дня лес доставить, часть для тына, часть на берегу, под обрывом оставь и снегом запороши. Понял ли? Ну, а ты, Базаяк, чем поможешь?».

Базаяк сказал, что род тогда уводить не станет, пока три анчи сигнала не подадут, охотников на эти дни по тайге пошлёт. Какого зверя забьют – хоть зайца, хоть сохатого, – всё казакам отдадут, пусть еда в запасе будет. И место на Абе и Кондоме покажет, где подо льдом рыба спит. Пусть казаки и аба-кижи вместе у бе­рега лёд обкалывают, рыбу берут. Рыба хорошая, большая.

В тот вечер шаман в бубен у огня бил, лук тетивой вверх на свои колени ставил, к Ульгеню уходил. Когда вернулся, сказал, что Ульгень Базаяком доволен, что алтысарцы придут и обратно уйдут, но много их здесь в землю ляжет.

Ещё неделя прошла. Казаки со стороны увала рубленую стену жердевым тыном нарастили, вдоль острожных стен изнутри полати уставили, к ним лестницы срубили. Речной обрыв под острожком льдом взялся.

Днём Базаяк и Мерген в острог прискакали: вернулись анчи с перевала! Конная орда идёт! Много! Снег почернел! Ещё Базаяк сотнику Ивану Пущину сказал – род сарачер с алтысарцами придет, паштык Кузге пусть знает: в улусе сейчас ульда (дядя по отцу) верховодит, Бадачак зовут. Всем говорит, Кузге будто себя опозорил, паштыком больше быть не может.

Сотник Иван Пущин покивал: «Как на Руси в минувшие времена: «И, бога забыв, восстали дядья на племянников, племянники же на дядей своих, и бысть с того зла много». Вот и у этих то же».

С сотником Базаяк рукой в руку ударил, с Баженом друг друга за плечи подержали.

С воротной башни видно было, как Базаяк своих на крытую снегом реку вывел, душ до пятисот, а может, с детишками и поболее: детишек на нартах, какие охотники по снегу волокли, было не сосчитать. Носились в снегу без лая собаки. Конных у абинцев было всё же много, с полсотни, эти шли в хвосте. Большой был род аба – потому сильный.

Пущин смотрел, как проволоклись татары низом, рекой, мимо острожка, как за поросшую сосняком, снегом заметенную косу ушли. Ни криков, ни ржания слышно не стало ...

С той же воротной башни на третий день увидали караульные, как замелькали по заснеженному увалу чёрные точки – ближе, ближе ... Вот и хорошо видно стало: низкорослые, мохнатые кони по брюхо в снег ушли, из сил выбиваются, головами мотают. Ордынцы верховые криком изошли ...

Федор Дека и Бажен на стену мигом взлетели, за ними Кузге грузно поднялся, поодаль, у бойницы встал – тоже на орду смотрит.

- Яртаульная сотня, – определил Федор Дека.

- Дорогу топчут, – подтвердил Бажен. – Хорошо бы и к воротам подошли! Тогда с маханом будем! – Обернулся – внизу, у лестницы, казаки топчутся, команды лезть на стены ждут. – Эй, браты, на полати бегом! Да тащи сюда пищаль семипяденную! Арканы тащи, махана подтягивать!

От Базаякова стана, мимо заснеженных сосен, прямо на ворота понеслись конники, десятка два – саженях в ста от острога разом подняли луки – тонко запели стрелы. Конники унеслись в сторону, на снежный целик, а на их место выскакали другие, и снова запели стрелы.

Поднялся к бойницам сотник, отодвинул хмурого Кузге, а тот вдруг заволновался, к другой бойнице отбежал, высунулся бесстрашно, вниз ордынцам по-своему кричит.

Бажен со своей пищалыо тут как тут, сотник объясняет: Базаяк-то правду говорил! Вон впереди Бадачак скачет, запомнил я его: его стрела меня нашла. Паштыком, вишь, быть желает, а Кузге его увидел – ярится! Дозволь, Иване, я этого Бадачака ссажу! Конь под поганцем больно жирен, а я казакам на варево махана обещал, своих же пока бережем. Дозволь!

А Бадачак и его люди совсем близко подскакали, луки подняли – и тут сотник и крикнул: «Пали, Бажен!»

Бажен повёл стволом, уложенным на бердыш, грохнула пищаль, конь под Бадачаком свечой взвился, набок пал, Бадачак в снег покатился, люди его врассыпную кинулись, с ватагой, что следом скакала, перемешались. Казаки по ним со стены из пищалей грохнули – иные с коней попадали, крики там и вой, а казаки арканы метнули, двух подбитых коней уцепили, одного за поднятую голову, другого за задние ноги, к стене быстро подтянули, а из распахнувшихся ворот стрельцы выскочили, лошадей с рёвом в острожек затащили. Будет служилым мясное варево!

Алтысарцы от стены далеко отхлынули – видно, как их начальные люди в меховых шубах своих же, ордынцев, плетьми хлещут, наотмашь стегают, к острогу гонят, а те не идут, упираются.

Кузге Бажена за руку хватает, быстро-быстро говорит, едва Бажен разобрал: лук мне дайте, Бадачака убью, как собаку, не быть ему паштыком!

Бажен сотнику слова Кузге перевёл – Пущин разулыбался: у нас луков нет, пусть он другой раз со стрельцами за ворота бежит, лук в поле добывает, вон их сколько около побитых осталось!

- А не уйдёт к своим, Иване?

- Ты нешто не видел: Бадачак прямо в него метил? Не твоя бы пищаль – подстрелил бы его дядя родной.

Они за княжее звание сцепились – их теперь только смерть примирит.

До вечера было тихо: ни к воротам, ни к жердевому тыну на увале ордынцы не скакали, лишь вдали помаячут и скроются. И другой день было тихо, и третий. В этот день Кузге за ворота и пошёл, лук брать. Был он хоть и дороден, но быстр и проворен.

Со стены за ним сотник Иван и Бажен смотрели, но Кузге на них не оглядывался. От ворот до того места добежал, где казаки из пищалей ордынцев набили – их вои и оттаскивать не стали, на холоду, словно собак, бросили. Кузге к одному наклонился, другого тронул. Из-под снега лук достал. Поодаль ещё с одного колчан со стрелами снял – тут алтысарцы появились, конные, человек пять.

Кузге их увидел – к острогу побежал. Конные засвистели, заулюлюкали – и за ним галопом. Кузге оборотился, стрелу пустил, да лук под снегом долго пролежал: тетива, видно, ослабла, стрела далеко не пошла.

Бажен заволновался – плохо дело, не уйти паштыку от ордынцев! Скомандовал прильнувшим к бойницам казакам:

- А ну, братцы, цель по орде!

... Кузге изо всех сил к воротам бежит, их уже и приоткрыли – наддай! А ордынцы совсем близко, арканами размахивают ...

- Пали!

От стены грохнуло, дым в сторону отнесло – один ордынец в снегу бьётся, под другим конь через голову перевернулся, всадника придавил, никак он из-под коня не выберется, трое что есть мочи назад скачут ...

Кузге на стену в запале заскочил – и к Бажену:

- Ты мне теперь аргыш (товарищ)! Понимаешь?

Ещё день минул - зачастили разъезды: подъедут, поглядят, стрелы пустят, ускачут. Ближе к вечеру налетела сотня на мохнатых, низкорослых лошадёнках, по воротной башне тучу поющих стрел разом пустила – и отхлынула, не дожидаясь, когда казаки по ним из пищалей грохнут. Иных казаков в этот раз стрелы достали: пятерых насмерть, остальных поранили. Одному в левое плечо стрела уткнулась – хорошо, на землю с полатей не сбила, устоял, но теперь был не боец ...

Ночь минула – тихо все. К чему-то готовятся алтысарцы. А вот к чему?

Солнце поднялось над нестерпимо белыми горами как раз к полудню, когда понеслись всадники по увалу к жердевому тыну – сотня за сотней. Понеслись в острог певучие стрелы, только больно высоко шли, в острог на излёте падали, не опасно. Бажен сотнику сказал: «А и умная у тебя голова, Иване. Не твой бы тын – головы бы сейчас не подняли».

От реки карабкались на обрыв пешие, однако скатывались вниз: политый водой косогор взять не могли. Казаки со стены похохатывали, издевались, казали ордынцам кукиши.

Резво подбежал к Бажену возбуждённый Кузге, за руку ухватился: «Смотри, смотри! Алтысарцы хитрость делают! На коне двое, один под стеной в снег падает! - И к сотнику побежал ...

Бажен в бойницу выглянул – внизу, под стеной, уже алтысарцев полно, с луками, с саблями, арканами над головой крутят. Едва отпрянул – в бревно стрела воткнулась. Бажен оглянулся, увидел на воротной башне сотника, заорал, что есть мочи:

- Иване! Иване! Орда на слом идёт!

Сотник всё сразу понял, поднял голос до крика:

- Казаки! Готовь топоры! Стену держи! – Саблю обнажил, бросился к Бажену, да тут мелькнула чья-то тень, и тяжёлый удар по голове свалил сотника на сосновые полати.

... Очнулся – в голове шум, на ноги тяжесть навалилась. По тыну рёв, свист. На локтях приподнялся – на ногах убитый мурза лежит, Фёдор Дека саблей машет, и Кузге с ним рядом, от наседающих ордынцев отбивается ... И разом не стало ордынцев: Бажен со своими на них с тылу ударил, посекли. Кого из побитых в острожный двор сбросили, кого через стену на ту сторону смахнули. Всё. Отбились.

Бажен и Кузге разом, дружно, словно братья родные, мурзу с сотниковых ног стянули, во двор скинули. Бажен к сотнику подсел на корточки – ну, Иване, знать, крепка твоя кудрявая головушка! От такого удара не раскололась! Ведь мурза тебя дубиной хватил, да Кузге, хорошо, за тобой следом бежал, мурзу сзади в шею ножом достал ...

- Много наших побили? – спросил через силу, в глазах огненные круги пошли.

- Много, Иване, ой много! Сейчас всех снесём, отпоём и сегодня схороним. А ты лежи, мы тебя сейчас обиходим.

Заботливые казацкие руки спустили сотника с полатей. В съезжей избе уложили Пущина на оставленные Базаяком медвежьи шкуры, поднесли чашку тёплой бузы на сушёном хмеле – боль в голове притупилась. Перед тем, как забыться, успел сказать Бажену – быть тебе пока за старшего.

Ордынцы больше к острогу не лезли, но обложили со всех сторон – никак не проскочишь. Решили, видимо, измором брать: помощи казакам ждать неоткуда, сами, мол, от голода перемрут.

... Солнышко уже пригревать стало по-доброму; в полдень от полатей вкруг стен сосновый дух подымается по увалу на солнцепёке проталины пошли.

Сотник Иван Пущин теперь совсем почти в силу вернулся. По острожному двору похаживает, думу думает: как дальше быть? Казаки всех своих коней забили и съели, а ордынских не добудешь. Орда к острогу не подходит, только издали сторожит. Голодно казакам: с овсяной кашицы какая же сытность? Дёсны у многих кровоточить стали – возьмёт казак горсть снега и в рот, красным и выплюнет. Сотник велел драть с жердей кору, отвар варить и людям давать пить. Оно, конечно, горько и противно, с души воротит, а пить надо: цингу кукишем не отгонишь! Люди хоть и матерились, но пили; сотнику вера полная.

Сотник Бажена позвал, с ним же и Кузге явился – они так рядом и ходят, оба при саблях. Кузге после того боя казаки своим считают, никак не аманатом.

Сотник и сам думал Кузге звать – увидев его, велел садиться, стал через Бажена выспрашивать, бывает ли у алтысарцев по ночам пеший либо конный патруль, можно ли алтысарцев обмануть? Потом Бажену сказал: «Отбирай охотников, Федора Деку старшим ставь, пусть ночью к алтысарцам сходят. Коней бы алтысарских в острог пригнали да из еды чего приволокли – у них, у алтысарцев, и толокно есть, и мясо сушёное, и рыба.

Кузге, когда сообразил, о чём речь, вызвался, и я, мол, с казаками пойду!

Пущин кивнул: «А иди, дело такое. Только за Бадачаком тебе пока гоняться не надо, не след. Алтысарцев осилим – Бадачаку твоему тоже конец придёт. А по стану ордынскому казакам с тобой сподручнее будет».

Ночью Фёдор Дека, Кузге и три десятка охотников из казаков и стрельцов тихо спустились со стены. Остальные, кто к алтысарцам не пошёл, все на полатях, на стенах набились, даже самые немощные приволоклись. До утра так на ночном морозе и просидели: ждали, и такая тишина стояла, будто на сто вёрст окрест ни единой живой души. А как небо на востоке белеть стало, ударило за сосняком громом и закричали люди, и вой пошёл; огнём что-то взялось: сполохи, видны стали ... Вот тут из-за сосняка табун вынесся, голов на двадцать, за ним казаки, все верхами – свист, улюлюканье. И ещё казаки скачут, и оборотились – за ними алтысарцы накатываются. Казаки по ним из пищалей грохнули – и снова вскачь, к острогу. А здесь Бажен уже ворота распахнул – стрельцов и казаков вывел, добычу имать, своим в случае чего помочь.

Сотник с полусотней Константинова на стене и воротной башне засел, пищали для залпа изготовили, да только стрелять не пришлось: табун мигом в ворота проскочил, за ним охотники, последними Фёдор Дека и Кузге, а там Бажен своих спешно в острог увёл – и захлопнулись тяжёлые створки. И пошли по острожным стенам в утреннем свете свист, да радостные крики, да ликующий хохот: «Ай, молодцы какие! Ай, удальцы! Знай наших!»

Ликованье было весь этот день. Люди коней выбрали, каких на забой, потом на снегу свежевали. Под котлами веселый огонь плясал, от котлов мясной дух пошёл; охотники, что к алтысарцам ходили, про ночное дело врали – слушали их охотно, не всякий же раз такая удача, чтобы все, кто ходил, живыми вернулись. Иных, правда, ордынцы всё же поранили, но никого не схватили и не убили.

Кузге сотника Ивана на стену повёл, вниз показал: «Вон там мои воины стоят, у реки, где твои брёвна слажены».

Сотник совсем обрадовался: «Да? Так это вот как хорошо! Пусть бы подольше там стояли. Я тут дела надумал, только не время ещё …».

Ещё неделя минула – ранним утром над острогом загрохотало страшно. Казаки и стрельцы на стены с оружием высыпали, оглядываются – стоят горы, как стояли, ни одна не обрушилась, грохот же от реки идёт: на Томи лёд лопнул. Ордынцы, конные и пешие, у реки толпятся, гомонят, руками машут.

Сотник к себе Кузге подозвал, с ним же и Бажен подошел: какой без полусотника разговор? Ну-ка, Бажен, спроси князя, когда теперь лёд вниз покатится и когда полая вода придёт?

Кузге послушал, головой покачал: «Йо, казак, лёд ночью вниз пойдёт, а большой воды ещё долго ждать. Если солнце пригреет, вода в бурундучном месяце приходит».

Помолчали, глядя на реку – от неё то шорох доносится, то треск. Кузге снова сказал: «Наш кайчи, знаешь, как поёт? «Разве летом ходят по тайге? Летом не тропу ищи – ручей!» Летом по шорской тайге правда никто ходить не может. Алтысарцы, пока, ещё снег лежит, должны до перевала дойти и в свою долину спуститься, иначе пропадут. Твои казаки сколько ещё продержаться?»

Этого сотник сказать не мог: казаки снова кашицей питались. Всех лошадей, что у орды отбили, теперь уже съели, а вторая вылазка вышла неудачной: алтысарцы по ночам были настороже. Осада шла вот уже два месяца. На сколько ещё казачьих сил и терпения достанет, один лишь господь знал, а у него как спросишь?

На другое утро по подмёрзшему чарыму пробрался к острожным воротам Мерген, крикнул: «Эй, Бажен! Пускай к себе!»

Был Мерген без шапки, в трёх холщовых куртках, одна на другую надетых, ни на одной ворота нет; на холщовой же опояске тяжёлый нож с костяной ручкой; от козловых штанов потный дух; кожаные обутки, под коленями подвязанные, совсем раскисли. В одной руке у Мергена не то ковш, не то лопатка, за плечами сюрка, мешок из конской кожи. Потом, когда мешок сняли, у Мергена, оказалось, в нем пуд ячменного толокна; пуд мяса конского да пуд измельчённой сушёной рыбы, похлёбку варить. Как столько на себе нёс? Кузге подошёл, сказал – есть и посильнее анчи, побольше носят.

Мерген, как мешок отдал, с широких лыж сошёл, тут же, в воротах, и спать расположился, но сотник не дал. Сказал – тащите его, ребята, в избу, шерстяной тряпицей разотрите, дайте хмельной бузы хлебнуть, а там пусть спит!

Фёдор Дека абинца под свой догляд взял – ничего, отойдёт небось! Мужик жилистый! Вишь, как ради нас старался!

Час спустя Мерген, сытый и распаренный, спал в подаренной казаком просторной холщовой рубахе, в казачьих же портках, а то, в чём пришёл, на солнечной стене избы развесили, просыхать.

Ушёл он в ту же ночь. В свое, за день просохшее, переоделся и ушёл. Понёс сотников наказ паштыку Базаяку: через неделю быть здесь, у острога. Ждать костра на полатях, а как огонь на стене возьмётся, ударить на ордынцев с тыла. Не столько сечь, сколько нашуметь. И сразу же уходить вниз по Томи, к Темировой стоянке: догонять их у алтысарцев времени не будет, самим бы из шорской тайги выдраться, ноги бы унести.

... Утро занялось пасмурное. Временами моросил дождь – хоть и холодный, он всё равно съедал сжавшийся, крупитчатый снег. С Томи тянулся по долине туман, клубился. Со стен острога не видно было, как шёл по широкой реке лёд, но сотник знал: лёд пошёл. Ещё немного подождать – пройдут могучие ледяные глыбы, пройдёт и шуга, и проступит чёрная вода – вот тогда ...

Он позвал Кузге и Бажена, спросил сарачерского паштыка: «А что, княже, вот уйдут алтысарцы, как мы с тобой на другой год встретимся? Неужто в Бажена опять стрелы пускать будешь?»

Кузге удивился: «Как я с Баженом воевать стану? Он мне теперь аргыш – товарищ. Я с ним вместе против алтысарцев бился».

- Что бился – сам знаю. Вот слушай, княже ...

То, что надумал сотник Иван Пущин, было и просто, и сложно, и легко, и тяжело. Могло всех спасти, могло и погубить. Но ничего иного не оставалось, пошла десятая неделя, как обложили их алтысарцы, сил дальше выдерживать осаду не оставалось. Казаки и стрельцы отощали. До цинги, правда, не допустили, но что с собой Мерген принёс, на три дня на полтораста ртов тянули, а дальше снова кашица на воде пошла ...

- Ладно, княже, вот я тебя ещё спрошу: дам тебе Бажена, да десяток стрельцов, они же и плотовщики. Пойдёшь с ними к твоим родовичам? Они ведь так внизу и стоят, у наших брёвен, а мне надо из тех брёвен за пять дней плоты повязать, на них и уплывём. Сделаешь так, чтобы алтысарцы ничего не сведали? Прикрой стрельцов своими людьми, или они тебя больше князем не считают?

Кузге на сотника в упор глянул – в глазах зло. Ответил твёрдо:

- Вот зарежу Бадачака своей рукой, и чтобы воины видели, – тогда никто перечить не посмеет. Как велю, так и будет.

- Ну, так нынче же ночью ступайте. А ты, Бажен, там ворон не лови, чтобы вас как баранов не выпотрошили. Плоты по ночам вяжите, а как сделаете, так ждите от меня сигнала: огонь на полатях разложу. Огонь заметил - спускай плоты на воду и на канатах держи. А ты, Кузге, как мы уйдём, иди с родом к своему становищу или в иное место, куда сам хочешь.

- Йо, согласен. Пойду и сделаю, а на тот год возвращайся. Базаяк, вижу, был прав: твой народ большой, сильный и дружбу понимает.

Среди ночи Кузге и Бажен со своим десятком тихонько спустились к реке, издали увидели: стоят два воина, опершись на копья, в тьму смотрят, словно что видят; у костерка ещё трое лежат на шкурах, прямо в снегу. Вдоль берега дымом тянет ... Кузге сказал Бажену: «Тут постойте, потом позову».

Вышел из тьмы к воинам – они в лицо ему уставились, молчат, не то испугались, не то приказа ждут. Кузге и приказал: «Ты, Паян, иди в стан, зови Бадачака. Биться с ним буду, пусть нож берёт. Я без панциря – пусть идёт без доспеха».

Паян копье подхватил: йо, иду!

... Бажен со стрельцами всё видели: повскакали со снега спавшие, один воин с копьём побежал от костра прочь, вскоре же и вернулся, и с ним Бадачак. Кузге сказал: «Я паштык рода сарачер, ты себя считаешь паштыком рода сарачер. Могут ли два медведя жить в одной берлоге? Держи свой нож крепче, Бадачак! Если Ульгень пожелает моей победы – убью тебя без жалости! Если захочет, чтобы победил ты – умру, о пощаде просить не стану. Иди ко мне!

Они стали друг против друга, и воины смотрели молча – все знали: так должно быть! Роду нужен только один паштык, двух сразу не бывает!

Руки Кузге и Бадачака метнулись вперёд, разошлись – оба пошли боком по кругу, Кузге вдруг пал на колени, ударил снизу – Бадачак рухнул - и не встал. Кузге нож бросил, крикну воинам: «В воду его, пусть плывёт. Ульгень его к себе примет». Знал, что Бажен его видит, помахал рукой, подзывая. Когда казаки вышли к свету, сказал: «Воины, это друзья мои, пусть и вам будут друзья ...»

В обед сотник Иван Пущин по давным-давно забытому казацкому обычаю собрал круг – теперешний устав казачьих сотен такой воли казакам не давал, но уж больно дерзким и опасным было то, что задумал сотник. И потому нужны были их, казаков да стрельцов, воля и желание пойти на смерть. И, может быть, одной половине погибнуть, чтобы другой – вырваться. Иван Пущин так и сказал: одни из нас выйдут из острога под самое утро, ударят по ставке алтысарского хана, потом к обрыву, к Томи пробьются, там плоты будут навязаны. Другим, кто послабее, из пищалей со стен палить. Третьи от острога к реке скатятся, там у плотов строем станут, люди Кузге с нами заедино, никого не тронут. Помогать – не помогут, но и не набросятся. Ну, а по ордынцам с тылу Базаяк ударит. Всему бою – час, пока раненых и ясак на плот перетащим, а там уйдём. Согласны ли, браты?

Фёдор Дека на крылечко ступил, шапку снял, на все стороны поклонился: «Браты, сотника Христос умом наградил, и быть так, как он измыслил. Доверишь, Иване, пойду на ханскую ставку!»

Иван Пущин Фёдора обнял, трижды с ним расцеловался: набирай охотников!

Полусотник Константинов – этого хвороба совсем скрутила, в руках немощь – едва слышно сказал:

- Пойду с теми, кто на охрану плотов станет.

- А нет, там будет Бажен, тебе же другое достанется: немощных, раненых и ясак на плоты грузить. Как погрузишь, пойдёшь со своей полусотней Бажену в помощь.

Стал рядом с сотником вконец отощавший, седой диакон, руку с медным крестом к слезливому небу воздел: «О даровании победы над нечестивыми агарянами помолимся, братие ...»

Пали казаки и стрельцы на колени, шапки поскидывали – холодному дождю конца-края нет, не выплачется никак шорское низкое небо; студёные капли на склонённые головы падают, за ворот сбегают. Возьми, Господи, на свою волю и промысел: нынче последний день в острожке сидеть, а там – бой! Кому смерть, кому воля!

Ночью Бажен человека прислал: плоты де готовы на всех, Кузге к утру ближе своих сарачерцев вверх по Абе уведёт.

В рассветном сумраке ворота острога отворились: Фёдор Дека повёл охотников оттаявшим за два тёплых дня подгорьем вкруг бора, к ханской ставке. Стрельцы с пищалями затаились на полатях вдоль стены, нависшей над берегом. Потянулись вниз, к чёрной студёной реке, люди полусотника Константинова, мешки с мягкой рухлядью понесли, сёдла от съеденных коней, пищали павших. Из железного ясака Иван Пущин велел брать только ножи, да сабли, да доспехи. Котлы и таганы велел в остроге оставить – на тот год, мол, вернёмся, так заберём, а на плотах везти опасно.

Потащились к реке слабосильные, стрельцы подхватили под руки пораненных ...

Тишина вдруг раскололась – надрывно заголосили за бором ордынцы, завизжали; что-то там огнём занялось – со стены Пущин видел: выскочили казаки на ордынских мохнатых конях из-за чёрного бора, на арканах кого-то по набитой дороге волочат, следом ордынцы скачут, нагоняют и нагнать не могут ... Пущин команду стрельцам подал: «Заряжай! Скуси патрон! По орде целься!»

А казаки уже вдоль берега несутся, прямо к плотам, к стрелецкому строю – накрыла их туча ордынских стрел, из казаков иные с коней покатились – самое время! И команду дал: «Пали!»

От острога громом ударило – орда будто на невидимую стену наткнулась. Передние, кого пули достали, в снег повалились. Кони, какие в сторону шарахнулись, какие на снегу бьются, ржут, сердечные. На упавших задние налетели – тут стрелецкий строй от реки залп дал – в орде всё смешалось, вой, стоны, крик ... Со стены снова по свалке грохнули ...

Казаки между тем строй слева, по-над самой кручей, у подножья острога обскакали, за строем укрылись. Пленников Бажену покидали – держи, полусотник, знатных ордынцев, а кто они, сами не ведаем! Из юрты ханской достали. И за сабли взялись – ну, берегись, орда! Ещё за Фёдора Деку не посчитались: срубили десятского в ханском шатре, так мы за него!

Пущин меж тем велел своим – с полатей долой! Съезжую избу и полуземлянку жги! Жги острог, не жалей, мы новый, на ином месте поставим!

Огонь взялся дружный – заполыхали пламенем полати, от них и стены занялись.

Ордынцы поодаль руками машут, издали стрелы пускают, близко к острогу Не подступишься, жар не пускает, и к строю стрелецкому не идут: огненного боя боятся. А тут сзади, от разгромленной казаками ханской ставки снова визг да крик: «Аба-а! Аба-а-а!» Несутся абинские конники, впереди могучий Базаяк саблей машет. Прямо на русских ордынскую толпу, что перед ними оказалась, погнал, навстречу им казаки верхами кинулись – и вмиг от орды ничего не осталось: кого посекли, кого абинцы стрелами побили, кого в снег или в воду столкнули, немногие на увал, в бор побежали.

И не стало алтысарской орды.

Абинские воины бор вокруг объехали, доложили: потекли алтысарцы в великом страхе и с великим поспешанием к Кондоме-реке, вверх по ней к перевалам пошли. Абинцы их догонять не стали, против абинцев всё же слишком их много, алтысарцев.

Плоты у берега, у ледяной закраины стоят, под людьми чуть не в самую воду ушли, стылая вода из-под брёвен плещется, по ногам бьёт.

Ивану Пущину Базаяк в ладонь, по русскому обычаю, своей ладонью ударил:

- Погоди, не уплывай ещё, сейчас мои анчи тебе на дорогу еды принесут, рыбу, сушёное мясо, толкан. – Глянул на обуглившиеся, догорающие стены.

- Острог вот сжёг – зачем?

- Не тужи, Базаяк! Один, без нас, от орды, если бы снова пришла, не отобьёшься, и острог тебе не поможет, лучше снова вниз по Томи уходи. А ну тот бы острог алтысарцы заняли – бери его потом приступом! Мы на тот год вернёмся, с твоей помощью новый поставим, на той стороне Томи. И с четырьмя башнями. И единороги привезём, нам тогда никакая орда не страшна ...

- Приходи, сотник! Приходи и ты, Бажен!

Сотник заверил:

- Придём! Не мы, так других воевода пришлёт! И знай, Кузге нам тоже друг. Много помог.

- Пусть будет так. Я с ним не воевал: у него своя река, у меня своя. У него своя тайга, у меня своя.

Стояли молча все трое рядом, смотрели, как анчи, став цепочкой, из рук в руки передавали тяжёлые мешки из конской кожи – их проворно брали казаки, бегом вносили на плоты.

Сотник сказал: «Вот, княже, коней, что мы сегодня у ордынцев отбили, тебе оставлю! Владей!»

Базаяк кивнул: «Пусть тебе твой бог всегда помогает. Ну, плывите!»

... По широкой чёрной реке, мимо высоченного обрыва, меж ледяных, водой напитанных закраин, среди мелкой шуги, отходящей от полузатопленных песчаных кос, поплыли медленно, величаво плоты – вышли один за другим на стремнину, и понесло их вниз, на север, и нести будет до самого Томска-города.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Тот год – 1615-й, – когда две сотни казаков и стрельцов, выдержав в Кузнецком острожке десятинедельную осаду, отбились все же от алтысарской орды и ушли, на Москве все еще мира не было.

Но 1618 год дал Москве вожделенный мир: требовалось время, чтобы совсем оправиться от голода и разорения, принесённых на русскую землю в годы смуты.

В это тяжкое время – годы 1616, 1617 и 1618-й – томские воеводы Боборыкин и Хрипунов тоже без дела не сидели, радели о пользе государству российскому.

Ясак в государеву казну шёл непрерывно – в один год прислано от ясашных Кузнецких татар «85 сороков 6 соболей, 3 сорока и 36 недособолей, 3721 пупок собольих и недособольих, 23 куницы в соболя счёт, 15 лисиц красных без черев за 11 соболей, 3 бобра за 8 соболей, да 3 пластины собольи колотые ясачные, 3685 хвостов собольих и недособольих за 19 сороков … (Соболей считали связками по 40 шкурок, итого 40х85+6= 3406; недособоль – молодой либо плохой (после линьки) соболь; соболий пупок вырезается ремнем из брюшка в два пальца шириной).

За тем же ясаком в верховья Томи в 1616 году послан был из Томска казак Ананьин с людьми. Здесь, в шорских улусах, хорошо помнили прошлогодний бой на Томи в сгоревшем острожке, – как пишет Л. П. Потапов – «казачий боевой прием произвел большое моральное действие на кузнецких татар. И теперь паштыки при уплате ясака «проявили усердие»:

«... и кузнецкие государь люди тебе государю шертовали и ясак с себя дали, и тебе государю ныне кузнецкие люди служат и прямят, и ясак государю дают». (Л. П. Потапов. «Очерки по истории Шории», с. 189).

Чтобы закрепить за собой шорские земли, в 1617 году томские воеводы решили ставить в Абинском улусе острог – на правом берегу Томи, напротив устья Кондомы.

В сентябре из Томска вышел вверх по Томи боярский сын Астафий Харламов с казаками, однако до назначенного места не добрался, не успел, решил зазимовать.

Воеводы Боборыкин и Хрипунов, сведав о том, ждать до весны, пока Томь вскроется не пожелали: снарядили еще один отряд служилых людей, первому в подмогу. Повели его казачий голова Лавров и татарский голова Кокарев.

Лавров и Кокарев вели своих людей на лыжах тем же путём, вверх по Томи. С казаками Харламова соединились в феврале – дальше шли до назначенного места вместе.

Острог ставили в мае 1618 года, боярский сын Харламов стал первым его воеводой; Лавров и Кокарев той же осенью вернулись в Томск.

Представление об этом первом Кузнецком остроге дает карта Николая Корнелия Витзена (Витсена), побывавшего в России в 1664 году в составе Посольства Нидерландских штатов. Добавим, что Николай Витзен был бургомистром Амстердама и что в юности Петр Великий многому у него научился, и, прежде всего морскому делу. Но для нас всего важнее сейчас, что Витзен – автор сочинения «Норден ост Тартарие», то есть «Северная и восточная Татария», изданного в Амстердаме в 1692 году. Труду этому Витзен отдал четверть века, он поражает научной основательностью, снабжён множеством карт – в том числе есть в нём и карта, названная «Де Штадт Кузнетсков».

Рисунок города дан сверху, словно бы с очень высокой горы, на вершине которой растёт могучее дерево. Под горой течёт река «Тоом», за ней стоит деревянный острог с пятью башнями, внутри острога – детинец, у него башен три, и уж в нём – службы и церковь. Слева от города-острога Витзен показал монастырь, за ним течёт речушка, которую он назвал «Чернакофиа».

Спустя сорок лет, в 1701 году, Семён Ремезов, автор «Чертёжной книги Сибири», первого русского атласа из 23 карт, создал свою карту Кузнецкой земли. Обозначен на ней и «Град Кузнецкий» с довольно точным повторением рисунка с карты Н. Витзена, и монастырь. Реки «Чернакофки» теперь нет – она названа «Чеснаковка», «а по ней качюют подгорныя телеуты» ­- написал С. Ремезов. Обозначены на карте С. Ремезова реки Абашева, Кондома, Оба (не Аба(!) и Черна, «а по ней кочюют ясашные телеуты». По Томи Ремезов обозначил русские деревни Атаманово, Шабалино, Бедарево, Красный яр …

Однако же не можем здесь не сказать, что и Николай Витзен, и Семён Ремезов – свидетели нового для России и Сибири времени: времени Петра Великого. Говорить же о Петровской эпохе надлежит отдельно – потому поставим пока на этом месте точку.

Исторические очерки о Кузнецке

Интерес к сочинениям историков XVIII-XX вв. о Кузнецке заметно оживился. Только за последнее время опубликованы или подготовлены к изданию рукописи Булгакова, Конюхова, Поникаровского, Шемелева – и происходит все это в преддверии 375-летия города. Круглая дата – повод остановиться, задуматься, перечитать написанное за предшествующие столетия. Этой цели отчасти послужит предлагаемый читателю сборник.

Оговоримся, что объединили в нём самые что ни на есть общие, написанные с претензией на многостороннее освещение, статьи – и такой «всеохватывающий» взгляд на прошлое перед юбилеем уместен.

Условно их можно разделить на две группы. Первая – описания энциклопедические, призванные дать лишь необходимые исторические сведения - появляется со статьи «Кузнецк» в «Географическом лексиконе ...» Ф. А. Полунина (1173). Вторая ориентировалась преи­мущественно на запросы периодики и развивалась активно до 10-30-х гг. ХХ в. С появлением первых фундаментальных работ о Кузбассе и Кузнецке свое былое значение она теряет.

И все же – нужда иметь под рукою разбросанные по библиотекам и архивам очерки любителями старины осознается по-прежнему.

Сопоставить взгляды разных авторов, сравнить их с современными представлениями, «поймать», быть может, на уже развенчанном заблуждении, открыть что-то новое - занятие полезное и увлекательное. Сборник повествований, несмотря на очевидные недостатки в структуре и спорность комментария, нам в этом поможет.

В. Тогулев

Кузнецк

Ф. Полунин

Кузнецк – город Сибирской губернии, Тобольской провинции; при реке Томи, напротив устья реки Кондомы, расстоянием от Томска вверх по реке 325, в объезд же сухим путём 365, от Тобольска – 1622 версты.

Построение сперва острога, а потом и города происходило следующим образом: в 1617 году по насланному указу о постройке Кузнецкого острога отправлен был томскими воеводами Феодорам Васильевым сыном Бобарыкиным и Гаврилою Юдиным сыном Хрипуновым сын Боярский Остафей Харламов, он же и Михалевский, с 45 человеками казаков на судах водою по реке Томи, чтоб на устье реки Кондобы, как тогда её называли, острог построить, который Харламов как с командою в Тулюбердской Татарской волости зазимовал, то посланы были к нему на помощь зимою на лыжах головы, Татарский Осип Кокорев, казачий Молчан Лавров с прибавочными людьми; И так оные, прибыв на сие место, не имея никакого препятствия, сей острог зимою 1618 года и построили. Харламов остался в нём начальником. Первые жители были Томские, Верхотурские и Великоновгородские жители. Татаре, жившие на сем месте, плавили в ручных печках руду и делали всякую кузнечную работу; потому назван сей острог, а потом и город Кузнецким. Местоположение оного весьма удобно, на довольно высокой и крутой горе. Однако же сие не удержало Киргисцев учинить в 1622 году в июле месяце на Кузнецк нападение и Абинскую волость, лежащую в оном уезде, разорить. Тогда построили здесь для вящего защищения деревянный рубленый город, и с того времени Кузнецк назывался городом. Окололежащие места приятны и весьма плодородны. К полуночной стороне от города даже до Томского уезда пришли поля, а к полудню горы, которые, простираясь до великих Алтайских гор и соединяясь с ними, составляют и сами часть оных. Верхняя и средняя часть города стоят на высоком яру, нижняя же на равном месте, лежащем при самой реке Томи. В верхней части стоит упомянутый рубленый город, в средней – острог, в котором воеводский дом, воеводская канцелярия и прочие казённые строения, а в нижней – церковь и обывательские домы, коих до 500 считается. Купечества здесь до 189 человек, но больших торгов, кроме с мягкой рухлядью, здесь не производится. Кузнецкие соболи славны пред прочими около лежащих стран, для которых и Российские купцы иногда туда заезжают.

1773

Кузнецк

Исторический очерк

А. Ермалаев

Приступая к историческому описанию Кузнецка, – одного из небольших уездных городов Томской губернии, мы должны прежде всего сказать несколько слов вообще о покорении Сибири. Не касаясь других предметов, событие это, столько важное, есть одно из блистательных доказательств опытной политики Годунова. Он весьма хорошо и кстати понял всю великость этого знаменитого дела и своевременно принятыми мерами утвердил завоевание за Россиею. Иначе, без его энергического настояния о покорении Кучума, мы легко могли лишиться Сибири, почти 1/3 части Азии (а не 1/4 части земного шара, как сказано в 10 нумере Томских Губернских Ведомостей настоящего года). С поражением Кучума как бы прекратились восстания диких племён, кроме некоторых набегов, и то только на небольшие отряды Русских. С того времени, без сомнения, предприимчивость наших деятельных предков усилилась, распространилась, и на наших казаков стали смотреть как на действительных героев или как на что-то сверхъестественное. При таких только обстоятельствах правительство наше могло спокойно заняться основанием городов и введением, по возможности, гражданского устройства в этом новом краю. А при этом милостивое обращение с семейством Кучума и разные льготы, дарованные обитателям Сибири, значительно облегчили трудность дела и легче и скорее могли расположить к ним новых подданных. 

Томскiя губернскiя ведомости

№ 34-й

Пятница, Августа, 20 дня, 1858 года

От общего обратимся к частности.

Не раскрывая завесы древнейшей истории Сибири, мы перейдём прямо к вышеописанной истории эпохе, но уже к царствованию Михаила Феодоровича. И что же узнаём? На том самом месте, где стоит ныне Кузнецк, т. е. под 53,46 сев. шир. и 104,53 вост. долг. обитали Татары, именуемые кузнецами, на основании того, что они из руды плавили железо и делали из него разные вещи для своих потребностей. Эти Татары, впротиву обыкновения того времени, жили на одном месте, а не кочевали, не бродили.

Место это – около рек Мрасы и Кондомы, впадающих в реку Томь. Житьё там было свободное, вольное, без всякой власти и закона, но зато кочевое, грубое, бессознательно дикое. Их не покоряли, но на них нападали (и, конечно, зачастую) Киргизы, от которых они должны были всякий раз откупаться подарками своей работы, как-то таганами, котлами, стрелами и проч. Вот что их спасало, и вот почему они были до времени свободны. Их было мало. Места они занимали лучшие – плодородные.

Из исторических данных не видно, какие это были Татары и откуда они переселились в эти места? Всего вероятнее, что племя это – осколки чудского происхождения. Это будет согласно с мнением академика И. Эхвальда, который своими археологическими открытиями старается доказать, что самый древний народ южной России, распространившийся оттуда по Уральскому и Алтайскому хребтам до самой Восточной Сибири, была чудь, или Скифы Геродотовы, и что они не только вели кочевую жизнь, но и занимались хлебопашеством на Урале и Алтае, добыванием меди, золота и других металлов. К этому нелишним считаем передать, что в 1857 году нам довелось видеть в Томске, у Кузнецкого любителя древностей П. П. Ш...на, как надо полагать, чудскую вещь, выпаханную в поле Кузнецкого округа. Вещь эта довольно большая, круглая, из твёрдой, или вернее, из спрудной меди: она вроде жетона или медали большого формата, с эмблемой на одной стороне. Как бы полезно было иметь побольше таких древностей: чрез них мы могли бы уяснить дело. Но обратимся к цели.

Для расширения Томских пределов к югу, вверх по Томи, в 1607 году высланы были из Томска казаки для приведения Татар-кузнецов в подданство, и дело, казалось шло успешно, но потом Татары, подстрекаемые Киргизами, упорствовали, что продолжалось до 1618 года.

Особенно в невыгодном положении находилась горсть Русских казаков и стрельцов в 1615 году, когда приступили к нам Калмыки и Киргизы, числом до 5000 человек. Но здесь Русские, под предводительством Ивана Пущина, укрепились так разумно, что выдержали десятинедельную осаду. Потом, когда у наших героев не оставалось уже съестных припасов, они решились идти на вылазку с решительным намерением: или победить, или умереть. Вылазка удалась им как нельзя лучше: 200 человек разбили неприятеля в 5000, многих взяли в плен, а прочие разбежались, объятые страхом. Это-то дело и имело выгодное влияние на основание Кузнецка. Панический страх и, конечно, сознание собственного ничтожества окончательно подчинило Татар России. Они присягнули нашему Правительству, и даже с почтением заплатили ясак посланным на другой год из Томска казакам.

В 1617 году построили деревянный острог на правом берегу реки Томи, напротив самого устья реки Кондомы, при подошве высокой и крутой горы, на которой хотели тогда же устроить каменную крепость, но исполнили это спустя много лет, как надо полагать, в XVIII столетии.

Вот как говорится об основании Кузнецкого острога в древней Вивлиофике, 3 част. на стр. 133: «Того же 1617 году, при Боярине и Воеводах, при Князе Иване Семеновиче Куракине, поставлен вверх по Томи реке Кузнецкий острог новый, а приказные люди ставили острог Томский, Татарский голова Осип Кококрев Кокорев, да сын Боярский Остафей Михалевский, и седоком быть указано на время Томского города. И в 1618 велено быть в Кузнецком новом остроге первым московским воеводам Тимофею Стефанову сыну Бабарыкину, да Осипу Герасимову Оничкову».

Построивши острог, казаки приступили к постройке деревянного храма во имя Преображения Господня. Мы узнаём об этом из грамоты, данной на имя бывшего в то время воеводы Евдокима Ивановича Баскакова: от Государя и Великого Князя Михаила Феодоровича всея Руссии в Сибирь, в Кузнецкий острог, Воеводе нашему Овдокиму Ивановичу Баскакову. В нынешнем во 132 году (1623) Ноября в 20 день, писал к нам из Сибири, из Тобольского города богомолец наш Архиепископ Киприян Сибирский и Тобольский: в прошлом-де во 131 году, Августа в 19 день били нам челом Кузнецкого острога казаки Володька Аверкиев и Оська Филипов и во всех Кузнецких служилых людей место, и ему богомольцу нашему подали челобитную, а в челобитной их писано: в прошлом-де во 130 году по нашему указу и по благословению Отца нашего Великого Государя святейшего Патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руссии воздвигнули они в Кузнецком остроге храм во имя Преображения Господня нашего Иисуса Христа, и он-де богомолец наш Киприан Архиепископ на освящение того храма велел им дати Антиминс и муро, и масло, и попа, и диакона, и они-де тот храм освятили и в том-де храме Божия милосердия образов местных и дейсисов, и царских дверей, и сосудов церковных, пречистые запрестольные и креста, и колоколов, и риз нет; и по нашему указу послано от нас с Москвы в Сибирь, в Кузнецкий острог, с казаками Володькой Аверкиевым да Осипком Филиповым к церкви Преображения Господа нашего Иисуса Христа церковного строения Божия милосердия образов: дейсис, семь икон, получетверты пяди, царские двери со святители, со столбцы и сенью, да образ местный Преображения Господа нашего Иисуса Христа, длина пяти пядей, венец на золоте, да образ Пречистой Богородицы запрестольный, и крест воздвизальный древян, два колокола, а в них весу пуд без полуторы ушвенки (ушвенка тогда значила полфунта) сосуды церковные оловянные, ризы миткалинные, оплечье бархатное, стихарь полотняный, оплечье выбойчатое, епитрахиль да поручи выбойчатые, пояс нитяной. И как к тебе ся Наша грамота приидет, а казаки Волотько и Осипко-то церковное строение к тебе в Кузнецкий острог привезут, и ты б от них-то церковное строение, образцы и колокола и ризы велел у тех кузнецких казаков, у Волотьки Аверкиева, да у Осипа Филипова, взять все сполна, и велел устроить в церкви Преображения Господа нашего Иисуса Христа; да которого числа они то церковное строение в Кузнецкий острог привезут, и ты б об том отписал к нам в Москву, а отписку велел отдать в козацком дворце боярину нашему Князю Михайлу Ивановичу Воротынскому, да Дьяку нашему Ивану Болотникову. Писан на Москве лета 7132-го Декабря в 23 день. На обороте сего списка написано: В Сибирь, в Кузнецкий острог, Воеводе нашему Овдокиму Ивановичу Баскакову. Скрепил Дьяк Иван Болотников 133 года Октября 8 дня, подал грамоту Володька Аверкиев.

В 1626 году воеводствовал Феодор Иванов сын Голенищев-Кутузов, а в 1627 и 1628 годах Сила Александров Усов.

Затем были в Кузнецке следующие воеводы: с 1629 по 1631 год, Князь Иван Михайлов Волконский, с 1631 по 1633, Феодор Иванов. Нащокин, с 1633 по 1635 год, Григорий Яковлев сын Кошелев, с 1635 по 1639, Фёдор Хоненев, с 1639 по 1643, Дометиан Васильев Кавтырев, с 1643 по 1646, Афанасий Никитин Зубов, с 1646 по 1649, Афанасий Филипов Сытин, с 1649 по 1652, Григорий Константинов Заледский, с 1652 по 1656, Фёдор Евдокимов Баскаков, с 1656 сначала Фёдор Данилов Павлов, а потом Дмитрий Овцын по 1664 г., а с 1664 по 1667, Иван Романов сын Кокошкин, с 1673 по 1676, Григорий Васильев Волков, с 1676, Стольник Иван Ильин Давыдов, с 1681 по 1689, Иван Меркурьев Конищев, с 1689 по 1693, Степан Скрыплев, с 1693 по 1700, Стольник Алексей Сидоров Сипявин.

Из этого краткого сведения видно, что для управления воеводы назначались на короткий срок; на это, вообще, в то время была цель правительственная: уменьшение существовавших злоупотреблений. К тому же самая действительная поверка и учётность были при смене воевод, когда новый воевода ревизовал своего предшественника. Ещё в Сибири в этом отношении было некоторое исключение, противу прочих городов, здесь срок был несколько продолжительнее, по той простой причине, что в частые перемены воеводы привозили в Сибирь слишком много беспошлинных товаров и корчемного вина, отчего происходило уменьшение питейной продажи и вообще убыток царской казне.

Предметы ведомства воеводы были многосторонние и точно неопределённые; хотя духовенство и имело свой суд и свое управление, но некоторые духовные дела ведались воеводою, например: он производил следствие над раскольниками, смотрел, чтоб миряне ходили в церковь, иногда смотрел за нравственностью самого духовенства. Воеводы имели всю военную власть, заведовали полицейскою частью, гражданским и уголовным судом, но в решении исковых дел были ограничены.

Сбор на жалованье войску производился хлебом. Воеводы же собирали ясак с инородцев, посылая для этого так называемых сборщиков, а те по заведённому порядку злоупотребляли: лучшие меха брали себе и обращали в продажу ... От такого порядка дел, естественно, тяжело приходилось инородцам.

Зато какое грустное воспоминание пробуждается у потомства при чтении летописи злоупотреблений власти, дарованной правительством на пользу обществу и Государству! Да, потомство вправе клеймить порицанием всех тех, у которых собственные интересы поставлены выше блага общественного, и которые до конца жизни не хотят помыслить о будущем, о последствиях.

Подобное. общественное устройство в Сибири, или вернее, неустройство, обратили впоследствии на себя особенное внимание Великого преобразователя России. Строгими мерами, как единственным средством в то время действительным, старался Петр пресечь здесь злоупотребления власти воевод, уничтожить притеснение жителей, своевольство и разврат служивых людей, хищение царской казны. Дикари бедствовали от болезней, прихоти и роскоши, вводимых в быт их Русскими, от стеснения и своевольства служивых и чиновников. Тогда начали запрещать введение и распространение между инородцами зерни и карт, привоз к ним вина и табаку. Наконец, не велено было, без особого царского указа, подвергать их пытке.

В 1692 году даны гербовые печати Сибирским городам. Царь старался узнать бесконечную Сибирь, и в 1696 году велено было положить на большую карту всё известное пространство земель Сибирских. А в 1697 году последовало распоряжение произвесть новую перепись Сибирскому населению, изменившемуся после переписи 1688 года.

В этом же (1697) году в Томск был послан рудознатец Грек Левандиян для отыскания разных руд; он успел выплавить несколько золотников серебра и основать завод близ Кузнецка. Завод этот разорили Киргизы, и открытая руда почему-то впоследствии была признана негодною.

В 1700 году опять осаждали Кузнецк толпы Зюнгорцев и Киргиз, но без дальнейших последствий. А между тем около этого времени в Кузнецком округе, почти на половине пути от Томска, построили Сосновский и Умресинский остроги. (См. Обозр. Рус. Истории по единодерж. Петра Великого. Соч. Н. Полевого. Стр. 343).

В XVIII столетии набеги Калмыков и Киргизов были реже, народонаселение города и уезда стало заметно увеличиваться ссыльными и казахами, а для совершенной безопасности необходимо было устроить ещё военные пункты в Кузнецкой провинции – и потому была проведена кордонная линия, а на ней построены остро­ги Мунгатский и Верхотомский в 1715 и 1757 годах. (См. Спр. Энцик. Лекс. изд. Крайя, 1847 года).

В 1731 году, по проискам кровожадного временщика Бирона, был сослан в Кузнецк Капитан Гвардии, Князь Егор Владимирович Долгоруков с прочими вместе с ним обвинёнными. О пребывании их в городе не осталось никаких следов и воспоминаний. (См. Обзор Главнейших происшест. в России после кончины Петра Великого. Сочинен. А. Вейдемейра, стр. 163).

Из рассказов старожилов мы узнаём, что во второй половине XVIII столетия в Кузнецком округе был небольшой мужской монастырь, в трёх верстах от города, именно в нынешнем селе Христорождественском, и что пожар уничтожил его. Село это и поныне зачастую называется Монастырским ...

Скажем несколько слов о статистике.

Можете себе представить, как невелика статистика Кузнецка. В нём 2 или 3 каменных и до 440 деревянных домов; жителей обоего пола до 1700 душ (по календарю же на 1858 год значится, что в 1850 году было до 2760 д.), лавок деревянных до 15, ренсковых погребов 2 и питейных заведений 4. Расстоянием от Томска почтовым трактом 636, а просёлочным до 400 верст, от С-Петербурга 4,516 и от Москвы 3.843 вер. Еженедельные съезды или базары бывают здесь в воскресенье. Ярмарок нет. Особенной деятельности и промышленности в жителях не заметно, несмотря на то, что город при судоходной реке, и потому, чем особенно занимаются жители, определить довольно трудно. Город так тих и однообразен, как только может быть тих и бездеятелен город в захолустье, в углу, чтоб не сказать в глуши. Но мы полагаем, что настанет же время, когда Кузнецк должен будет улучшиться и быть деятельнее и промышленнее, имея к этому и средства и источники.

Он несколько оживляется только один раз в году, когда приносят из села Ильинского, за 15 верст чудотворный образ Св. Пророка Илии. Это бывает в девятую пятницу по Пасхе; уносят же образ в первое воскресенье. Лучшая местность города – это каменная небольшая крепость, расположенная на самом возвышенном месте, откуда прекрасные виды, не только всего города и его окрестностей, а распространяются ещё на сотни вёрст, в особенности хорош вид на восток, в летний день в 6, 7-м часу пополудни, на горы, так называемые «белки», покрытые вечными снегами: они отстоят от Кузнецка, как говорят, за двести вёрст, а между тем, глядя на эти горы, вы подумаете, что до них не далее двадцати вёрст.

Закончим наш очерк описанием округа.

Кузнецкий округ граничит к северу с Томским уездом, к югу с Бийским, к востоку с Енисейской губернией и к западу с Барнаульским округом. Пространство его в длину до 400 и в ширину до 200 вер.

В округе, кроме небольших рек, до 450 озер, но особенно примечательных нет. Большая часть уезда принадлежит горному ведомству, к рудникам и заводам. Салаирскому, Гавриловскому, Томскому и Гурьевскому. В уезде до 15 сёл или волостей и до 280 деревень, жителей обоего пола до 75000 (назад же тому 20 лет, здесь было только до 37000 душ). Они разделяются на русских поселенцев, крестьян (горного ведомства) и инородцев ясачных. Кроме хлебопашества, жители занимаются скотоводством, некоторые имеют конные заводы и, говорят, что некогда кузнецкие лошади славились по Сибири, а инородцы преимущественно посвящают себя звероловству. Охотники, например, 8 или 9 человек, отправляясь с винтовками и ножами по первому снегу, в течение месяца проносят иногда добычи: от 8 до 10 моралов, до 40 шт. белок, до 15 соболей и штук до 20 лисиц. Но, конечно, не все же без исключения занимаются охотой, есть и такие, которые сами покупают зверей для того, чтобы заплатить ясак. Относительно просвещения, как инородцы, так и заводские крестьяне находятся в первобытном состоянии. Теперь, когда Россия начинает заботиться об улучшении быта помещичьих крестьян, вероятно, улучшится и быт Сибирских дикарей. Они жалки!

Кузнецкий округ, кроме серебра, золота и чугуна, изобилует и каменным углём. Вот что говорится в Отечественных записках 1856 г. (смотр. хрон. стр. 14).

«В Алтайском округе каменный уголь находится между кряжами Кузнецким и Салаирским. Южный предел его находится верстах в 50 выше Кузнецка по течениям рек: Кондомы, Мрассы и Томи, восточная граница простирается вдоль западного отклона Кузнецкого кряжа и в одних местах более приближается к вершинам его, в других находится до половины Томи. Западная граница идёт вдоль восточной подошвы Салаирского кряжа, но местами от неё удаляется и приближается к Томи. Таким образом, пространство, занимаемое каменным углём в Алтайском округе, составляет площадь в 40000 квадратных вёрст, в которой уже тронут, или, может быть, открыт каменный уголь. В последнее время, в местах, ближайших к Салаирскому руднику и Томскому заводу, приведено в известность более семидесяти месторождений угля».

Климат, как в Кузнецке, так и в большей части уезда, здоровый и благоприятный.

1858

Город Кузнецк

Историко-статистический очерк

Н. Костров

Кузнецк – ныне незначительный город Томской губернии. Однако ж, несмотря на то, это город довольно замечательный. Он самый старый на Алтае и много лет был аванпостом русской колонизации в этой стране. Много раз он подвергался жестоким нападениям кочевавших близ него диких орд туземцев, но мужественно устоял против их натисков и даже покорил их. Если бы сохранились архивы Кузнецка, они могли бы рассказать многое о прежней доблести этого, ныне незначительного, города.

В начале XVII века обширная местность, прилегающая к рекам Томи, Мрасе и Кондоме, была занята кочевыми туземцами, которых Русские пришельцы называли без различия Татарами. Татары означенной местности, живя в соседстве гор, богатых рудами, с издавна занимались выплавкою руды и приготовлением разных поделок, необходимых в домашнем быту. Вследствие этого, они к общему своему названию Татар по­лучили ещё другое – Кузнецов или Кузнецких Татар. Эти Татары-кузнецы не знали над собой никакой власти, жили в природной вольности и только иногда принуждены были платить своими изделиями дань Киргизам, когда эти хищники приближались к их кочевьям. Но в 1604 г., недалеко от впадения р. Томи в Обь, основан был Томск, и, вскоре после того, Кузнецкие татары должны были покориться Томским казакам, которые, подвигаясь всё далее и далее на юг, «проведывая», как говорилось о том только, как бы собрать побольше ясака в государеву казну, не забывая с тем вместе и самих себя. Однако ж на первых порах смелые искатели приключений встретили здесь довольно серьёзный отпор.

В 1607 г. несколько Томских казаков, высланных в волости Кузнецких татар для сбора ясака, возвратились оттуда ни с чем. Через два года эта попытка была повторена, но также безуспешно. Из отписки по этому случаю в Москву видно, что тогда против казаков восстало почти всё население того края и слышать не хотело о ясаке. Оно поднялось бы, может быть, и поголовно, если бы за казаков не вступился один доброжелательный Русским князец Базаяк, но, и при его содействии, они могли выручить ясаку «несполна соболишек худых, которые в государеву казну не пригодятся». Поэтому, желая показать непокорным свою силу, Томское начальство ходатайствовало об увеличении числа казаков, с намерением выступить в поход против бунтовщиков летом следующего года. «А воевать Кузнецких людей послать в Томском городе мало ... и воевать осенью и зимою Кузнецких людей неможно, что живут в крепостях великих, и болота обошли, и забели великие, и ржавцы, а зимою живут снеги великие, и воевать их кроме лета, в жары, не можно, а в те поры служилые люди живут в рассылках, а в Томском городе люди остаются не многие и те стоят в караулах». По такой отписке, Тобольскому воеводе князю Катыреву-Ростовскому велено было послать в Томск новое войско; однако ж это осталось почему-то без исполнения, так что в 1610 г. для сбора ясака с Кузнецких татар послан был казачий атаман Иван Павлов только с сорока человеками команды. При отправлении, Павлову было наказано, чтобы он, прибыв по назначению, выбрал удобное место, укрепился в нём от нечаянного нападения, а потом послал уже по волостям людей для требования ясака и увещания, чтобы татары прислали в Томск аманатов. Но результат этой экспедиции был почти такой же, как и предшествовавших. В феврале месяце 1610 г. Павлов возвратился в Томск с самым ничтожным ясаком, и хотя татары на него не нападали, однако ж не давали команде никаких съестных припасов, так что ей нужно было заботиться более о скорейшем возвращении назад, нежели об исполнении возложенного на неё поручения. То же самое должно сказать и о попытках усмирить татар, предпринимавшихся в 1611, 612 и 613 г., к ним присоединились даже на помощь или обещали прислать её Киргизы. Несколько удачнее шло это дело в 1614 г. На этот раз Томское начальство распорядилось послать в Кузнецкие волости, кажется, уже с серьёзным приказанием усмирить непокорных, стрелецкого сотника Пущина и казачьего атамана Константинова, дав в их распоряжение некоторое число казаков. Разделив команду на несколько отрядов, Пущин и Константинов разослали их в разные места и действовали сперва очень успешно, били татар, наказывали непослушных, собирали ясак, забирали людей в плен. Однако же это продолжалось недолго. На помощь к татарам прибыло более 5 тысяч человек Киргизов и калмыков, которые окружили со всех сторон ничтожную горсть казаков, ни в каком случае не простиравшуюся, по мнению Миллера, более 200 человек. Пущин, как главный начальник, счёл нужным укрепить занятое им место, и в таком положении, в течение десяти недель, выдержал настоящую осаду, счастливо отбивая нападения неприятеля. Наконец, голод принудил его решиться на рисковое дело – пробиться сквозь окружавшие его толпы, и это вполне удалось. Видя подобную отвагу и не надеясь уже на помощь со стороны киргизов и калмыков, татары присмирели, и посланный в 1615 г. за сбором ясака казак Ананьин хвалит уже их за послушание, говоря в своей отписке, что «нынече Кузнецкие люди служат и прямят и ясак государев дают».

Но всего этого было недостаточно. Кузнецкие волости были обширны и удалены от Томска; следовательно, надзор оттуда за ними не мог быть бдителен и постоянен. Во избежание волнений и неурядиц со стороны только что успокоившихся кочевников, необходимо было избрать надёжный пункт среди самих их кочевьев, чтобы действовать оттуда с успехом в случае надобности; необходимо было в самих улусах Кузнецких татар срубить острог, снабдить его служилыми людьми, исключить его из присуда отдалённого Томска и подчинить власти особого воеводы. С этой целью, в Сентябре месяце 1617 г. Томские воеводы Бобарыкин и Хрипунов отправили туда боярского сына Харламова с 45 казаками, приказав ему построить острог на устье реки Кондомы или Кондобы, как тогда её называли. Время было позднее, и Харламов, поднявшись по Томи только до Тулубердской волости, решился тут зимовать ... Но надобность в постройке острога была неотлагательная, потому в помощь к нему были посланы на лыжах татарский голова Кокоре в и казачий голова Лавров, с некоторым числом служилых людей. Соединяясь в Феврале следующего 1618 г. с Харламовым, они без всякого препятствия достигли до впадения в Томь р. Кондомы  против устья её, на восточном берегу Томи, выстроили острог. Потом Кокарев и Лавров с своею командою ушли в Томск, а сын боярский Харламов остался там, потому что назначен был начальником новопостроенного Кузнецкого острога.

«Одного обстоятельства, касающегося до первого строения города Кузнецка, – говорит Миллер, - не могу я с прочими согласить, а именно: по двум отпискам, велено было острог в 7128 году перенесть на другую сторону реки, в чем тамошние казаки своим ослушанием учинили препятствие. Для сего намерения посланы были из Томска Тимофей Бабарыкин, да Осип Аничков с наказом, чтоб им острог построить вновь, которое строение ими в том году в действо и произведено. Поэтому, разве построенный (в 7126 г.) острог стоял на западной стороне реки Томи? Или надлежало оный перенесть с восточного берегу на западный? или надлежит сие толковать так, чтобы вместо старого острогу на том же месте построить новый? или здесь говорится о другом каком месте, где ещё прежде стоял Русский острог? Наконец, подлинно ли перенесён острог, или оный только на прежнем месте вновь построен? На сии вопросы, за недостатком в архивных делах известий, ответствовать не можно. В бытность мою в Кузнецке, я ни от кого не слыхал, чтоб город сперва построен был на другом месте, а не на том, где ныне находится».

Как бы то ни было, однако же местоположение Кузнецкого острога было не из самых удобных. Он выстроен был на краю берега под весьма высокой и крутой горой, а о постройке на этой горе крепости для защищения жителей тогда никто не думал. «Впрочем, – замечает Миллер, – тамошняя страна весела и весьма плодородна. От города к северу до Томского уезду по большей части находятся ровные поля, а к полудню начинаются горы, которые простираются хребтом и напоследок соединившись с высокими – Алтайскими горами, часть оных составляют».

У Кузнецких татар до сего времени сохранилось предание о постройке Кузнецкого острога. По их рассказам, на месте нынешнего города Кузнецка жил некогда народ Абинцы (Абазар), у которого устроено было укрепление. Когда Русские не могли взять это укрепление силой, то прибегли к хитрости: они вошли в него посредством подкопа, и внезапное появление их пред осаждёнными Абинцами до того поразило последних, что они беспрекословно признали над собою власть победителей. Несколько времени спустя, дошло это до сведения Русского Царя, и он спросил, каким ремеслом занимается завоёванный народ? Когда ему сказали, что большая часть его кузнецы, то он велел, чтобы выстроенный в их земле город назывался Кузнецком. Сами татары называют Кузнецк – Аба-Тура, Абинский город, или Отец-город.

Первыми жителями Кузнецка были Томские служилые люди. Впоследствии к ним присоединились пашенные крестьяне разных мест, как например Верхотурья и других, литовские казаки и наконец ссыльные. В 1622 г. Кузнецк сделан уже городом, а в 1636 г. ему дан герб с изображением волка. Сейчас же после своего основания, Кузнецк поступил в ведение особого воеводы.

Казалось бы, что, с устройством и заселением Кузнецка, жившие в соседстве его инородческие племена должны были совершенно присмиреть и покорно взносить положенный с них ясак; но на деле было несколько иначе, и эти племена пользовались всяким удобным случаем, чтобы взбунтоваться и освободиться от русской власти. Так, в 1624 г. Кузнецкий воевода Баскаков писал Томскому воеводе, что татары его ведомства угрожают нападением и наложенный на них в этом году ясак не заплатили, а показывают вид, что хотят вступить в бой с Русскими. Но Томский воевода не мог подать ему никакой помощи, потому что здешние татары замышляли также что-то недоброе.

В 1648 г. Кузнецк был встревожен подступом к нему Теленгутов под предводительством князца Коки. Хотя Кока этого подступа не сделал, боясь нападения со стороны Томска, однако же успел нанести городу значительный вред другим образом. По его проискам, другой князец Маджик явился в Кузнецк под видом торговли с Русскими, и когда жители, считая это делом обыкновенным, вышли для торговли на становище, он, нимало не медля, приказал вдруг напасть на Русских, и перебил их, сколько успел, а в то же время, обобрав вынесенные ими товары, ушёл в степь по р. Оби. Короче сказать, до самой смерти известного Джунгарского контайши Галданцерена, в 1745., Теленгуты не переставали нападать на Кузнецк, основываясь на предании, что границей Кузнецкого уезда, с юга и запада, должна, быть черта по р. Томи и Чулыму.

Разумеется, что во всех этих нападениях, волею или неволею, принимали участие и местные татары. Вследствие этого, достаточно было одного малейшего движения между инородцами, достаточно было одного какого-нибудь нелепого слуха, чтобы население Кузнецка и прилегающих к нему местностей встрепенулось и пришло в движение.

В 1775 г. находившийся в Кузнецке секунд-майор Тарасов сообщил промеморию в Кузнецкую воеводскую канцелярию, что татарский башлык Кишим Жачасков чрез толмача дал знать каптенармусу Глаголеву, находившемуся в Кузедеевском форпосте, что китайские владения с четырьмя важными людьми пришло силы 2-т. человек и остановилось у пограничной Кавской волости и что расстоянием от озера Телецкого скорой ездой сутки в трое, а тихой неделю, стоит китайского войска 70-т. и ожидает весеннего времени, чтобы сделать нападение.

Можно себе представить, какой переполох произвело это странное известие в воеводских канцеляриях Кузнецкой, Томской и даже Тобольской. Со всех сторон на форпосты к управителям и дозорщикам, в волости к головам, в деревни – к старостам, в казачьи команды – к сотникам полетели предписания, чтобы каждый имел неослабную осторожность, как обыватели, так и казаки, в силу данной Богу и Государю присяги, и, буде кто что заметит, давал знать другим, а те ему со всевозможной поспешностью сикурировали, чтобы каждый имел ружьё, порох, свинец и другие оружия, какие у кого есть, а пороха и свинца не было отпущено. Но вся тревога и переписка были по-пустому: никакого врага, не существовало, слух о нём оказался ложным.

Для связи Кузнецка с Томском, ещё в 1657 г. были выстроены остроги Мунгатский и Верхотомский. С от­крытием на Алтае богатых руд и с учреждением Колыванского завода, в отклонение враждебных действий горных жителей, каракольцев, подданных дзюнгорских Калмыков, и степных, – Кайсаков, недружелюбно смотревших на возникавшее здесь русское владычество, правительство наше сочло необходимым устроить военную линию от Иртыша до Кузнецка.

Линия уже в 1759 г. проходила от Иртыша вдоль р. Убы до впадения в неё р. Шеманаихи; далее чрез форпост Шеманаиху, дер. Екатерининскую, Старо-Алейскую, Змеиногорский рудник, Колыванский завод, Белорецкий форпост, дер. Маралиху; за последней линия выходила на новую линию. Эта последняя возникла в 1764 г. и проходила по существующей ныне дороге от Усть-Каменогорска на г. Бийск и Кузнецк.

В 1771 г. в состав её входили следующие форпосты, редуты и маяки: дер. Ульбинская, Бобровская защита, Сеитовский редут, Верх-Убинская защита, Большерецкая, Плоская, Ключевский маяк, Верх-Белорецкая защита, форпосты Тигерецкий, Яровский, Тулатинский, Чарышский, маяк Сосновский, шанцы Маральих рог, маяк Слюденский, форпост Антоновский, маяк Николаевский, шанцы Терские, крепости Ануйская, Катунская, Бийская, Бехиемирская, форпосты Новиковский, Курбеевский и до г. Кузнецка. Расстояния между ними были небольшие, а именно от 18 до 27 вёрст; только от Новиковского форпоста до Кузедеевского было 132 вер., а от последнего до Кузнецка 55; эти два большие расстояния возникли вследствие существования здесь непроходимого, болотистого и гористого чернолесья, известного под именем Кузнецкой черни. От г. Кузнецка нельзя было вести линии до Енисея по причине слишком гористой местности. Новую линию защищали Олонецкий и Луцкий драгунские полки.

Продолжительные враждебные отношения между Кузнецком и окружавшими его инородцами остались не без преданий у местного населения. Вскоре после устройства г. Кузнецка, рассказывают старики, поднялась на него Чудь. Дойдя до юрты татарина Кузедеева, кочевавшего со своими стадами в 7 верстах от остроконечной отвесной скалы, находящейся недалеко от нынешнего улуса Кузедеевского, она принудила Кузедеева быть вожатым до Кузнецкого острога.

Кузедей уступил силе и, против желания своего, повел многочисленную Чудь. Поравнявшись со скалою, он похвалился пред Чудью своей ловкостью стрелять из лука: пущенная им стрела воткнулась в самую вершину скалы, отчего последняя и названа Стреляным камнем. За этим утёсом и до сих пор видна глубоко выбитая конскими копытами тропа. Это, по преданию, путь Чуди.

В другой раз, потребовалось, чтобы находившееся в Кузнецке войско отправилось в Томск, так что в нём остался только старый да малый; к тому же и самый тогдашний воевода был хромой и ходил на деревяшке. Узнав, что Кузнецк совершенно опустел, тюркское племя Туканцы задумали овладеть им и потому обложили его многочисленными толпами. Плохо пришлось бы осаждённым, если бы не выручил их из беды один двенадцатилетний мальчик: он так ловко направил пушки, что неприятель, после первого же залпа, пришёл в страшное смятение и обратился в бегство, оставив на месте битвы и раненого своего предводителя.

Кроме того, в это время с русской стороны особенно отличился один Телеут, по имени Алаганчик. Потомки его существуют ещё и теперь в Бачатских улусах Кузнецкого округа и, кроме другого названия, носят название Алаганчиковых. При одном из набегов калмыков, отличился какой-то Серебрянников, потомки которого и теперь живут в д. Ашмариной. Он надел на себя кольчугу и, предохраняемый ею от неприятельских стрел, уничтожил множество калмыков, но наконец был оттеснён от своих товарищей и припёрт к сторожевой башне, в которую и засел, отстреливаясь. У Калмыков был в это время какой-то русский пленный, по имени Андрей, который знал Серебрянникова, равно как и Серебрянников его.

Калмыки послали Андрея поджечь башню, причем дали ему доску, вместо щита. Подходя к башне, Андрей закричал: «Не сердись  на меня, Серебрянников, я неволею послан тебя сжечь». Серебрянников отвечал: «и ты, Андрей, не сердись на меня, а покажись, какой ты есть; мне хотелось бы ещё раз взглянуть на тебя».

Андрей показался, и Серебрянников его застрелил. Калмыки не посмели подходить более к башне, и Серебрянников отсиделся.

Во многих битвах русских с инородцами, последние видели, что нашим войском предводительствует какой-то седой старик на белом коне и от него поднимается огненный столб до самого неба. Народ признал, что это Илья пророк; а потому имя его особенно чествуется в окрестностях Кузнецка. В д. Ашмариной, в 20 вер. от Кузнецка, есть часовня во имя Ильи пророка; в с. Ильинском, в 15 вер. от Кузнецка, есть церковь во имя Ильи пророка, построенная, вместо часовни, в 1815 г. и в ней явленный его образ, который в девятую пятницу после Пасхи приносится в гор. и торжественно обносится вокруг него.

Мы уже сказали, что, сейчас же после своего основания, Кузнецк поступил в ведение особого воеводы. В XVII веке воевода в Сибирские города, обыкновенно, избирался в Москве, в приказе Казанского Дворца, и утверждался в своём звании самим царем.

На проезд от Москвы до места назначения ему давали подорожную и прогоны. Число лошадей в подорожной назначалось различное, смотря по тому, в какой город ехал воевода «на кормление». Из царской грамоты 30 Августа 1678 г. видно, что под проезд воеводы Мангазейского назначалось 14 подвод; Берёзовского, Тарского и Сургутского 13; Пелымского, Кетского, Енисейского, Красноярского и Нарымского 12. О том, сколько подвод должен был получать под проезд из Москвы Кузнецкий воевода, в этой грамоте не говорится; однако же, по всей вероятности, число их не превышало назначенного для воевод Кетского, Нарымского и других, т. е. 12 подвод.

В наказе, который давался воеводе при отправлении его из Москвы, весьма подробно излагалось, что он должен был делать по приезде на место, на что обратить особенное внимание и т. п., словом, подробно определялись права и обязанности воеводы. Содержание таких наказов, разумеется, должно было само собой изменяться, относясь то к той, то к другой местности. Для нас особенно интересен, как образчик наказов подобного рода, наказ, данный в Июне-Августе 1625 г. Кузнецкому воеводе Голенищеву-Кутузову.

Воеводе прежде всего поставлялось в обязанность, по получении подорожной и прогонов, ехать в Кузнецк, «не мешкая нигде ни часу».

По приезде, он должен был взять у своего предшественника все прежние наказы и грамоты о всяких государевых делах; потом принять от него все казённое имущество, острог с острожными ключами, зелье со свинцом и всякими пушечными запасами, житницы с разного рода хлебом; наконец, деньги и мягкую рухлядь. Всему этому новый воевода должен был сделать учёт по книгам и регистрам, и затем отпустить предместника своего в Москву, отослав туда же, в приказ Казанского Дворца, – учётный лист.

Далее, в наказе излагалось, что должен делать воевода, «чтобы государева служба была исправна».

Он должен был осмотреть острог и, если в нём какие места худы, велеть исправить их Кузнецкими служилыми, жилецкими, пашенными и другими всякими людьми.

Должен был пересмотреть по росписи, все ли налицо служилые люди, казаки, стрельцы и жилецкие торговые люди.

Должен был послать приказы во все инородческие волости «ясашным татарам и остякам», чтобы они прислали в город по одному и по два человека. При приёме этих депутатов в Съезжей Избе приказано было находиться в цветном платье, служилые люди должны были также надеть цветное платье и быть при ружье. Да как сойдутся ясашные люди, и им сказати государево царево жаловальное слово, что преж всего им в Кузнецком остроге, от воевод, и от казаков, и от их братьи, от новокрещенов, и от Татар, и от Остяков, от ссыльных людей, было небреженье, и налоги, и продажи великие, как они платят ясаку и у них имамо ясаки с прибавкою не по государеву указу, и тем сами корыстовались, а воеводы того не берегли и суда правого им не давали, и сами им продажи и убытки чинили, и посулы и поминки имали великие, и ясаки имали вдвое, без государева повеленья, и в волости к ним для ясаков воеводы посыпали толмачей и казаков, а толмачи и казаки их продавали, имали посулы и поминки, и ясаки имали вдвое.

И Государь Царь их во всем пожаловал: велел на тех людей, кто их чем изобидел, и продаже им какую чинил, или посулы и поминки имал, давати суд праведный, и сыскивати накрепко, и расправу и оборон им от всяких людей велел чинить, и во всем их велел беречи, чтоб им насильства, и убытков, и продажи ни от кого не было, и ясаков лишних имати с них и вновь за посмех прибавляти не велел, а велел имати ясаки с них рядовые, как кому мочно заплатить, смотря по вотчинам и по промыслам; а кого ясак будет наложен тяжёл, не в силу, и впредь им того ясаку платить не мочно, и Государь Царь велел того сыскати, да будет ясак положен не по делу, и в том им тягость, и Государь велел им, смотря по тамошнему делу, в ясаках польготить, а с бедных людей, кому платить ясаков немочно, имати ясаков не велел, чтоб им, Кузнецким уездным людям, ни в чем нужи не было, и они б жили в его царском жалованье, во всём покое и тишине, безо всякого сумнения, и промыслы всякими помышляли и Государю царю служили и прямили во всём по старой шерсти, на чём они шерсть дали, и над воры воровства, и шатости, и всякого лихого умышленья смотрели и берегли накрепко, и детей своих, и братью, и дядь, и племянников, и друзей на Государево милосердие отовсюду призывали, и в городках юрты и в уездах волости полнили, а царское величество во всём их пожалует своим царским жалованьем и льготу им дати велит; а в которых будет людех почают шатости и воровство, и они б воров не укрывали и не таили, и тем Государю службу свою и правду объявили, и тех воров, в которых почают шатость, и воровство сказывали и про них, и сыщется до пряма, – и Государь тех людей пожалует своим царским жалованьем, и животы их и вотчины подаст им, кто на кого какую измену и воровство доведёт». После такой речи, воевода должен был вдоволь напоить и накормить депутатов из Государевых запасов, причём объяснить инородцам, что угощает их не сам, а от Государя.

Затем, воевода должен был сказать слово служилым людям, что Государь их пожаловал – велел им выдать своё государево денежное и хлебное жалованье всё сполна. «А сказав им Государево жаловальное слово, раздать Государево денежное жалованье из Кузнецких доходов и из присыльных денег, и хлебное жалованье, что пришлют в Кузнецкий острог из Тобольска по росписи».

Вообще должно сказать, что все обязанности, возлагавшиеся на Кузнецкого воеводу наказом 1625 г., относились или до внутреннего, преимущественного финансового управления страною, или же до внешних сношений с немирными соседями. В финансовом отношении на воеводе лежала обязанность не упускать из виду ничего, что могло бы способствовать к увеличению государственной казны: для этого он должен был строго следить за правильным сбором ясака, за сбором пошлин с торговых людей, за усилением Государевой пашни и т.п. Программа для внешних сношений составлялась преимущественно в Москве, однако же, во всяком случае, она не исключала возможности самого обширного произвола со стороны местной власти.

Наставления о сборе ясака отличаются особенною подробностью, сравнительно с другими предметами. Целовальникам поставлялось в обязанность «когда начнут собирать Государеву ясачную и пошлинную казну и всякую мягкую рухлядь, и тое рухлядь велети разбирати, – лучшие соболи к лучшим соболям, а середние соболи к середним соболям, а худые к худым, а лисицы чёрные к чёрно-бурым, а бурые к бурым, а красные к красным, а бобры к бобрам, а ярцы к ярцам, и разбирая ценити Сибирскою прямою ценою, а не дорогою, чтобы Государевой всякой мягкой рухляди на Москве, по Московской цене, перед Сибирскою ценою, была прибыль, а убыли б в цене не было». Вообще, повелевалось ясак и недоимки собирать «сполна, без недобору, не оплошно, с великим раденьем, ласкою и приветом, а не жесточью, чтоб тем ясашных людей не оскорбить и от государевой милости не отогнать». Однако ж всякий воевода был предваряем, что если у него в рухляди будет недобор, то недостаток будет доправлен на нём самом, помимо ясашных людей. Ясачные книги велено было вести подробно, с обозначением в них: 1., сколько в Кузнецком уезде волостей и сколько состоит в них ясачных; 2., сколько взято с них ясаку соболями и сколько другим зверём; 3., со скольких ясачных ясаку не взято и почему – по старости, увечью или по другим причинам; 4., сколько ясачных мёртвых и побитых и сколько в них порознь требуется ясаку и поминок; 5., сколько приписано вновь недоростков и захребетников и сколько с них взято ясаку и поминок; 6., сколько взыскано недоимок прежних лет и каким зверем и 7., сколько взято в ясак, вместо зверя, вещами, например, железными таганами и пр., – и если они проданы в Кузнецке, то по какой цене, а если нет, то какая цена существует на них в Кузнецке.

Приём вместо рухляди, разных вещей допускался, конечно, только в крайних случаях: в случае совершенной бедности плательщиков ясака и неулова зверя. В 1640 г. в Кузнецке по таким причинам было взято за 29 соболей телесский лук, шапка, да двадцать один железный таган, – одна из самых необходимых вещей в быту инородцев. Если в книге на сбор ясаку воевода допускал какие-либо ошибки, то из Москвы, обыкновенно, угрожали, что для исправления их будет послан нарочный и что выданные ему прогоны будут справлены с виноватого.

Из царской грамоты 18 Августа 1648 г. видно, что в 1647 г, было собрано в Кузнецке ясаку следующее количество: 85 сороков 6 соболей; - 33 сорока 36 недособолей; 3721 пупок собольих и недособольих, 23 куницы вместо соболей; 15 лисиц красных вместо 30 соболей; 4 лисицы красных с черевы, да 2 лисицы красных без черев за 12 соболей; 3 бобра за 8 соболей, 3 пластины собольи; 3865 хвостов собольих и недособольих, за 19 сороков 13 соболей, да за проданые шапки железные 6 соболей; кроме того, царских поминок 4 сорока 7 соболей, воеводских поминок 62 соболя и недособолей с пупками 4 сорока,18 соболей без пупков; да десятой пошлины с промышленных людей 7 соболей с пупками и хвостами.

В 1680 г. в Кузнецке было взято ясака на сумму 1787 руб. 26 алтын 4 деньги, да осталось не взыскано на 192 руб. 31 алтын 2 деньги. При сборе ясака бывали иногда и неповиновения со стороны инородцев. Из царской грамоты 30 Мая 1642 г. видно, что телесской волости – князец Айдарка не заплатил ясака за два года. Вследствие этого, воеводе предписывалось послать в телесские улусы служилых людей, «сколько пригоже», и велеть им над теми телесскими людьми промышляти, «всяким обычаем, смотря по тамошнему делу», смирить, взять аманатов и взыскать ясак. За усердный взнос ясака и вообще за службу и раденье Кузнецкому воеводе поручалось иногда производить инородцев в звание эсаулов и князцов. Вся соболиная и другая меховая казна отправлялась в Москву при особой отписке воеводы. В 1640 г. Кузнецкий воевода Кафтырев послал такую отписку с ошибкой в царском титуле и получил за это от 28 Января следующего года царскую грамоту, в которой ему давалось знать, что «то делается твоею дуростью или будет пьянством подъячий своровал, в нашем царском имени в начале прописал, а ты того не смотришь, и отписок в нашем царском имени сам не вычитаешь, и посылаешь к нам отписки, не вы смотря гораздо, забыв головы своей, и довёлся бы ты за ту вину свою большому наказанью; и как к тебе сия наша грамота придёт, и ты б подьячего, который отписку о ясашной казне к нам писал, за его воровство и за прописку, что он в нашем царском имени прописал, велел бити батоги нещадно, и вкинул на неделю в тюрьму, и из подъячих оставил, и впредь бы сего так не плутал как учнёшь к нам о каких наших делах писать, и ты б берёг того накрепко, и сам отписки вычитал и высматривал накрепко, чтоб однолично впредь того не было». Рухлядь отправлялась в Москву с нарочным, – обыкновенно, сыном боярским в сопровождении нескольких казаков. По прибытии в Москву, эти лица получали там жалованье, кормовые и выходные деньги. Поэтому немудрено, что охотников сопровождать рухлядь из Кузнецка являлось немало, обременяя таким образом казну. Иногда, вероятно, по особой благосклонности воевод, для этого назначались даже поселенцы, не имевшие права отлучаться за пределы Сибири. Царской грамотой 19 Октября 1666 г. это строго запрещалось и поставлялось в обязанность воеводам отправлять только необходимое число нарочных и конвойных. Если же казна была великой и в дороге предвиделась опасность, то посланный с ясаком сын боярский, или другое лицо, должен был сождать в одном из Сибирских городов других посланных из других городов и ехать в Москву уже с ними.

Весь наказ воеводе о внутреннем управлении страной заключался следующим образом: «а однолично тебе (воеводе), будучи на Государевой службе в Кузнецком остроге, с ясашных людей – ясаки и всякие Государевы доходы, какие собираются в Кузнецком остроге, сбирати с великим радением, и расправу меж всяких людей чинити вправду, по Государеву царёву крестному целованью, и Татар и Остяков от Русских людей, от обид и от насильства оберегати, и к ясашным людем ласку и привет держати, и воров от воровства унимати, и наказанье и оборон чинити, И ясаков лишних с ясашных людей не писати, и у ружников и у оброчников хлеба на себя не покупати; а самому никакими товары не торговати, и в иные городы и в уезды с товары торговати и покупати от себя не посылати, и вина воеводе не курити, и вновь на пашню крестьян не звати, и на старых бы пашенных крестьян, на которых мочно пашни прибавить, и в пашнях которые владеют безоброчно и без выделу, учинити Государю в хлебе прибыль, и чтобы впредь в Кузнецкий острог с Руси хлеба не посылати, чтоб хлеба в Кузнецком остроге пахать на всякие Кузнецкого острога расходы тамошнею Кузнецкого острога пахатою, и искати во всех Кузнецких доходах Государеве казне прибыли, и самому воеводе, будучи в Кузнецком остроге, ничем не корыстоваться, и посулов и поминок ни у кого ничего не имати, и для своей корысти к Кузнецким к служилым и к ясашным людем, без дела, за посмех, не примётываться, и не по делу их к винам не приводити, и тем им утеснения и налог и продаж не чинити; и ясашных людей от Государя такими своими налоги не отогнать, и служилым людем непашенных городов хлеба покупати про свою нужу, сверх Государева указу, и торговым людем торговати, пока места ясашные люди Государев ясак заплатят весь сполна, и по юртам и по волостям торговати всякими товары, опричь гостина двора и торгу, не велеть, и без явки б всякие люди пив не варили и медов не ставили и не пили, а вина курити никому не давати, и мягкую рухлядь разбирати лутчую к лутчей, а среднюю к средней, а худую к худой и ценити Сибирскою прямою ценою, чтоб ему однолично к Государю прямою своею службою и раденьем в Кузнецком остроге, во всяком сборе, учинити перед прежним окладом прибыль, а не убыль, и во всём Государевы дела делати вправду, и к служилым и к ясашным людем призор и строенье держати с великим раденьем, не оплошно, безо всякой корысти. А будет воевода по сему Государеву наказу делати не учнёт для своей бездельной корысти, и всякие Государевы доходы сбирати, и пашнею за Государя пахати своим нераденьем, и в сборе и пахать будет пред прежними годы и оплошкою учинит Государеве казне убыль и недород и пашню пахати старого меньше, и мягкую рухлядь учнут ценити, по-прежнему, дорогою ценою, а по Московской цене будет у той рухляди перед Сибирскою ценою цены убудет; или учнёт он какими товары торговати, и людей своих для торгов посылати, и у ружников и у оброчников хлеб на себя покупати, и вино курити, и посулы и поминки, или какое насильство и налоги и продажи Кузнецким людем чинити, и про то сыщется, и воеводе быти за то в великой опасе.

Внешние сношения Кузнецких воевод в XVII веке ограничивались, главным образом, ближайшими соседями: Калмыками, Киргизами и Саянскими Киштымами.

С Калмыками воеводам предписывалось обходиться как можно бережнее, осторожнее: «А с Калмыцкими людьми воеводе задоров отнюдь не вчинять, потому что Калмыцкие люди в сборе живут многие, а будет Калмыцкие люди, или иные которые землицы, учнут приходить войною на Государевых ясашных людей, и учнут ясак с них имати, и их грабить и побивать, и воеводе, смотря по тамошнему делу и по задором, на калмыков и на иные немирные землицы посылать служилых людей и промысел над ними чинить». Царской грамотой 16 Декабря 1646 г. подтверждалось воеводам ещё раз жить с великим бережением, чтобы Баюк, старшина Белых Калмыков, по-прежнему, с улусными своими людьми не пришёл под Кузнецкий острог обманом и служилых людей не побил и в полон не поймал. Действительно, калмыки были так сильны, что воеводам, при малочисленности служилых людей, было довольно трудно с ними бороться. В силу царской грамоты 30 Августа 1648 г., воевода должен был даже вступить в переговоры с Белыми Калмыками, чтобы они не делали набегов и грабежей в ясачных волостях Кузнецкого уезда, потому, вероятно, что прекратить эти набеги и грабежи силой было невозможно.

Киргизы были самыми беспокойными соседями Кузнецка, да и вообще всех городов, близ которых кочевали. В царской грамоте Кузнецкому воеводе Дубровскому от 27 Марта 1683 г. говорится: «Ведомо нам Великим Государем учинилось, что Томского и Красноярского уездов на сёла, и на слободы, и на деревни, изменники киргизские люди войною приходят, и Русских всяких чинов людей побивают, и сёла, и слободы, и деревни, и хлеб на полях и сено жгут, а ясашным людем, нам Великим Государем, ясаку платить не велят, и тех ясачных людей бьют и в полон емлют. По словам Миллера, Киргизы «то Российской державе покорялись, то паки от оной отпадали, то к Монголам, то к Калмыкам приставали, и непрестанными своими набегами Российским селениям много вреда причиняли, напротив чего Россияне учинёнными на них неоднократно жестокими нападениями им довольно отмщевали, пока наконец совсем из Сибири убравшись, перешли к Калмыкам, у которых они под именем Бурут известны». Против Киргиз Кузнецкие воеводы довольно часто выступали на поле. Проект одного такого похода был составлен в 1683 г. в Москве, на основании показаний Томских служилых людей, но он, кажется, не был приведён в исполнение по недостатку военных средств. Всем воеводам поставлялось в обязанность наказами иметь особенную осторожность относительно Киргизов.

Что касается до Саянских Кыштымов, живущих вверх по р. Мрасе, то, на основании царской грамоты 15 Февраля 1651 г., их дозволялось привести под высокую царскую руку в таком только случае, если они живут сами собою отдельно и не Мунгальские, и не Калмыцкие, и не Киргизские, с тем при том, «чтобы по тамошнему делу, наших людей от Калмыцких и Мунгальских уберечь и большого дурна на Сибирские городы не навесть».

Вся переписка по внутреннему управлению страной, подведомственной Кузнецкому воеводе, сосредоточилась в Съезжей избе. Из окладной книги г. Кузнецка 1655 г. видно, что подьячие, т. е. делопроизводители этого страшного в старину места, где производилась, между прочим, и пытка, нередко сменялись с должностей за несправку. В Кузнецкой Съезжей избе, их находилось три, с окладом в год – один 12 руб., а двое по 10 руб. Сторож Съезжей избы получал жалованья 3 руб. При Съезжей избе находилась тюрьма, и тюремный сторож получал оклада 3 руб. Окладная книга не забыла также и исполнителя казни: палач получал жалованья 3 руб.

Кроме Съезжей избы, во время воевод, в Кузнецке была ещё Таможенная застава, ведавшая таможенными доходами. Таможенный подьячий получал 6 руб.

Город запирался воротами. Наблюдавший за ними сторож получал 2 руб. в год.

Военные силы, которыми мог располагать воевода, были незначительны. Из упомянутой выше окладной книги видно, что в 1655 г. в Кузнецке находилось: детей боярских 3 с окладом в 13 и 12 р. в год; казачий атаман 1 с окладом 10 руб.; пятидесятников 2, оклад по 9 руб.; конных казаков десятников 8 человек, оклад 7 руб. 25 алтын; конных казаков простых 71 человек, с окладом по 7 руб. с четью; пеших казаков пятидесятников 2, по 7 руб. с четью, пеших казаков десятников 87 человек, оклад по 5 руб.; наконец, пушкарей 3, с окладом 6 руб. Таким образом, в 1655 г. в Кузнецке находилось войска 187 человек, содержание которого обходилось правительству до 1417 р. 25 коп.

В каком положении находилось это войско, лучше всего можно судить по отзыву, поданному в 1683 г. в Москве Томским сыном боярским Михаилом Толпыгиным: «В Кузнецком и в Красноярском (острогах) людишки нужные и бедные, по два и по три на одной лошади, а иной пеш, всегда бродят и запас на себе таскают нарами»; оттого, во время походов на Киргиз, они «оголодают, и от того голоду разные люди всегда от Киргиз погибают, а недругу в посмех, что Государевы разные люди голодни в их землю приходят и отходя на дороге погибают без хлебных запасов».

В Кузнецк назначалось всегда по одному воеводе, тогда как в другие города Сибири, как, например, в Томск, Тару и проч. их назначалось по два.

Первым воеводой г. Кузнецка должно считать одного из основателей его, Харламова. Из «Краткого описания о бывших в Сибири воеводах», между прочим, видно, что, со времени основания Кузнецка, т. е. с 1617 г. по 1656 г. в нём перебывало 14 воевод из довольно известных фамилий. Таковы, например, Бабарыкин, Аничков, Баскаков, Голенищев-Кутузов, князь Волхонский, Нащёкин, Зубов. Последним воеводой был Зейферт, около 1780 г. Затем Кузнецк поступил в заведывание Комендантов, а около 1800 г. – Городничих. Последним комендантом был Полковник Шепелев, а первым Городничим – Морелла.

В 1708 г. Кузнецк был приписан к Сибирской губернии; в 1726 г. к Тобольской провинции; в 1783 г. к Колыванской губернии, а в 1804 г. к Томской.

Во время путешествия академика Фалька, в 1771 г., в Кузнецке было 3 церкви и 583 дома худых, деревянных и расположенных по неправильным и немощёным улицам. На рынке находилось 40 деревянных лавок. Жителей считалось тогда 1530 д. м. и 1629 ж. п. и гарнизон, состоящий из 2 эскадронов драгун. В числе первых было 90 служилых казаков, прочие же, кроме канцелярских служителей и духовных, были все крестьяне, которые занимались торговлей и ремёслами.

В 1621 г., как видно из грамоты, хранящейся в Кузнецком Преображенском соборе, по благословению Патриарха Филарета, воздвигнут в Кузнецке первый деревянный храм во имя Преображения Господня. Но недостаточность обывателей была так велика, что им не на что было устроить иконостаса. Вследствие этого, в Москву посланы были казаки Владимир Аверкиев и Осип Филиппов ходатайствовать у царя Михаила Фёдоровича о пособии для нового храма. Царь прислал при грамоте от 23 Декабря 1623 г. деисус, семь икон длиной получетверти пяди, царские двери со святители, со столбцы и с сенью, образ местный Преображения Господня, длиной пяти пядей, венец на золоте, запрестольный образ Богородицы, деревянный воздвизальный крест, два колокола в пуд без 1,5 фунта весом, сосуды священные оловянные, ризы миткалевые, оплечье бархатное, стихарь полотняный, оплечье выбойчатое, эпитрахиль, поручи выбойчатые же и жестяной пояс. Из окладной книги 1655 г. видно, что состоявший при этой церкви священник получал из казны жалованья 6 р., дьячок и пономарь по 3, просвирник 2 р. От времени эта церковь обветшала, так что в 1736 г., вместо неё, представилась необходимость выстроить новую деревянную. Она также не уцелела до нас; на её месте существует теперь каменная соборная Преображенская церковь.

Первое каменное здание в г. Кузнецке была Одигитриевская церковь, начатая постройкой в 1755 г. Архитектором её был нарочно выписанный из Иркутска каменщик Почекунин. Первый каменный дом выстроен в 1780 г. и принадлежал купцу Муратову. До чего жители г. Кузнецка в XVIII веке мало были знакомы с самыми необходимыми техническими знаниями, доказательством может служить то, что распилка леса стала у них известна не ранее 1800 г., когда посредством крепостных арестантов, начали возводить здание – крепости; до того времени – тёс и плахи не пилили, а кололи.

Кладбищенская церковь устроена в 1807 году.

Вследствие Высочайшего повеления, последовавшего в 1786 г., о повсеместном открытии народных училищ в г. Кузнецке, неизвестно когда, было открыто также народное училище. Кроме того, здесь были и частные лица, обучавшие детей славянской грамоте, причём обыкновенно прочитывались часослов и псалтирь. Эти учителя и учительницы назывались мастерами и мастерицами. В 1800 годах особенно славилась преподаванием мещанка девица Дарья Степановна Хабарова. Писать учились очень часто на службе в Городовом Магистрате, упразднённом в 1831 г. В 1826 г. народное училище было закрыто и в Кузнецк переведено из Нарыма приходское училище.

В первое время после своего основания Кузнецк вёл довольно значительную торговлю пушным товаром. Из проезжих грамот, выданных в 1640 г. для проезда разным лицам до Томска или в Россию, видно, что в том году, кроме казённого ясака, из Кузнецка вывезено одних соболей 2973 штуки, а всего мехов на 1844 руб. Впоследствии, с уменьшением лова зверя, торговля пушным товаром значительно упала. Во время путешествия Фалька, главный промысел жителей состоял в сельском хозяйстве и большая часть их, по примеру прочих поселян, зарабатывала подушные подати на Барнаульских заводах. Съестные припасы в это время были здесь дёшевы. С 1765 г. по 1771 г. четверть ржи стоила от 40 до 50 коп., ячменя 35-50, овса тоже, пуд ржаной муки 6,5 коп., пшеничной 12-18, ячных круп 12-20, солод 9-11, хмель 30-50, говядина 25-30 пуд; лошадь стоила, смотря по качеству, от 4 до 15 руб., русская корова 3-4 р., саянский бык 4-5, русская овца 30-40 к. «Иностранные товары, – замечает Фальк, – касающиеся до одежды, вино и проч. не всегда можно достать, да и мало покупаются, а кому они надобны, тот покупает их в Томске». До 1800 г. чай известен был только в двух домах – чиновников Годлевского и Мельникова, да и то он употреблялся редко, по праздникам, заменяясь, обыкновенно, настоем белоголовника. Отец г. Конюхова, автора заметок, которыми мы отчасти пользуемся, после 1800 г. привозил чай из Томска и фунтов в 60 продавал в течение целого года по 1 р. 20 к. за фунт. Около 1805 г. стали входить здесь в употребление самовары; до этого времени воду для чая грели, обыкновенно, в медных чайниках и чугунках. Тот же Конюхов около 1800 г. привозил из Ирбити по ведру красного вина и по пуду мёду и продовольствовался этим не только сам, но и торговал ещё в течение года. Впрочем, в 1800 г. приехавший из Усть-Каменогорска чиновник Шпиноль первый обратил внимание на пчеловодство и открыл этим новую, ныне значительную, отрасль промышленности. Воск бить в Кузнецке стали только около 1835 г., мещане Ананьин, Хворов и Рашков. До того времени восчину и сушь, обыкновенно, опускали в воду. Первый завод восковых свечей устроен в 1867 г.

Крупчатая мука в первый раз привезена сюда из Ирбити в 1817 г. и покупалась там по 10 руб., асс. за пуд. В Ирбить она привозилась из Казани.

До 1800 г. только некоторые из зажиточных обывателей Кузнецка носили – мужчины суконные сюртуки, а женщины – ситцевые и шелковые юбки и длинные шушуны; большая же часть мужчин ходила в простых халатах и зипунах, а женщины - в холщовых печатных или крашенных в сандале юбках и шушунах. Вместо сапогов, которые носили немногие, надевали ичиги и чарки. В 1810-1815 г. и мужчины и женщины стали одеваться несколько лучше и следить за модой. В 1803 г., когда приехал сюда на службу поручик Сорокин и появился на улице в шинели с капюшоном, то обратил на себя внимание целого города, а мальчики бегали за ним по улицам и кричали, что он надел бабий шушун. Первую енотовую шубу Кузнецк увидел около 1810 г., когда сюда приехал зачем-то Иркутский купец Лысов. Вторая появилась около 1820 г. на коменданте Шепелеве.

Первый из Губернаторов, посетивший Кузнецк, был Хвостов, в 1809 г.; первый из Генерал-Губернаторов Капцевич, в 1821 г.; первый из Архиереев – Тобольский Архиепископ Евгений, в 1828 г.

После этих отрывочных заметок о прежнем житии-бытии г. Кузнецка, обращаемся к нынешнему его состоянию.

Окружной город Кузнецк, при р. Томи, под 58°,46' с. ш. и 104°, 52' в. д., в 636 в. к юго-востоку от губернского города, лежит среди обширной долины, на самом берегу величественной Томи и против устья Кондомы, вытекающей прямо из гор. Томь в этом месте широка и быстра, особенно когда бывает в разливе, однако ж не судоходна и по ней сплавляются только одни плоты. С высокой горы, у подошвы которой Кузнецк лежит и на которой находилась прежде крепость, представляется самый величественный вид всей массы гор, составляющих южную часть Алатау. Самые отдалённые из них, по направлению к югу и востоку, являются на горизонте блестящими заоблачными вершинами, и вероятно покрыты вечным снегом; подаваясь к северу и западу, эти блестящие вершины мало-помалу сливаются с тёмно-синими, менее высокими, горами, и наконец переходят в небольшие возвышенности серого цвета.

Кузнецк составляет особую местность, к нему не примыкают никакие селения и слободы.

Жителей в Кузнецке, по сведениям   Губернского статистического комитета, считалось за 1877 г. 1626 м. 1425 ж., всего 3051 д. о. п.; в том числе: дворян потомственных 8 м. 12 ж.; личных 40 м. 32 ж.; духовенства православного 14 м. 15 ж.; почётных граждан, 2 м. 5 ж.; купцов 17 м. 21 ж.; мещан 1027 м. 969 ж.; крестьян 15 м. 17 ж.; военных чинов, состоящих на службе, и их семейств – регулярных войск 185 м. 59 ж.; бессрочно-отпускных 54 м. 47 ж.; отставных 84 м. 131 ж.; солдатских детей 4 м. 4 ж.; лиц, не принадлежащих к вышеозначенным разрядам 172 м. 109 ж.

Обывателей, приписанных к городу по ревизии, числится: купцов 79 м. 64 ж.; мещан 921 м. 1000 ж.; всего 2069 д. о. п.

Лиц, владеющих в городе недвижимыми имуществами, состоит: духовенства 8, купцов 17, мещан 324, разночинцев 73, всего 422.

В гор. Кузнецке считается 408 дворовых мест и 505 жилых строений, из которых 8 каменных и 497 деревянных. Церквей православных каменных 4, часовень деревянных 2.

Внутренняя торговля гор. Кузнецка ограничивается только удовлетворением местной потребности жителей города и округа. С этой целью сюда привозится торговцами: чаёв на 11500 р., сахару на 3000 р., мануфактурных товаров на 30000 р., бакалейных и москатильных на 1000 р., и мелочного на 3500 р., всего не более как на 50000 р. Около половины всех этих товаров расходится в самом городе, а около половины, в округе. С другой стороны, Кузнецкие купцы приобретают в округе у крестьян и инородцев пушнину (на 38000 р.), масло коровье (6500 р.), сало (500 р.), кожи (1600 р.), воск (12600 р.), медь (10500 р.), мясо (250 р.), хлеб (7200 р.), всего на сумму до 77150 р. в год, и отправляют эти продукты отчасти в Томск, Красноярск и Иркутск.

Кузнецк лежит далеко в стороне от большого сибирского тракта, и в нём нет сколько-нибудь значитель­ных капиталов. Эти два обстоятельства причиною того, что торговая промышленность развивается здесь слабо. В 1877 г. в гор. Кузнецке объявлено капиталов: 1-й гильдии 1, 2-й – 44, взято свидетельств разного рода 308. Из числа объявивших капиталы, не более 10 человек торгуют в городе, а отчасти в округе; остальные же имеют дело в других местах.

Ярмарок в Кузнецке не существует; базары бывают каждую неделю, но съезд на них незначителен; привозятся, обыкновенно, съестные припасы.

Ремесленников в Кузнецке было в 1877 г.: булочников 1, мясников 4, портных 2, сапожников 3, скорняк 1, кожевник 1, печников 2, столяр 1, медник 1, шорник 1, а кузнецов 3, кирпичников 2, бондарь 1, прядильщик 1, свечник 1, мыловаров 2, плотников 3, коновалов 1 часовщик 1, стекольщик 1, переплётчик 1, кровельщиков 2, всего 36 мастеров с 26 рабочими и учениками. Вообще ремесленность развита здесь очень мало и служит только для удовлетворения местных потребностей, не распространяясь за черту города.

То же самое должно сказать и о заводской промышленности. В Кузнецке 7 заводов, производительность которых в 1877 г. простиралась на 1920 р. Из то­го числа 2 кирпичных вырабатывали изделий на 320 р., 1 кожевенный – на 100 р., 3 мыловаренных на 1000 р. и 1 свечной на 500 руб.

Некоторая часть жителей отправляется для заработков в другие места, именно на золотые промысла. Паспортов и билетов выдано в 1874 г. 262, в 1875 г. 238, в 1876 г. 275 и 1877 г. 243.

По росписи гор. Кузнецка на 1878 год исчислено:

Доходов обыкновенных всего 4762 р. 68 к.; в том числе: с городских имуществ и оброчных статей 1625 р. 1/2 к., С владельцев недвижимых имуществ 744 р., сборов с промышленников 2223 р. 66 к., косвенных налогов 169 р. 24 к., доходов мелочных и случайных 77 р. 3/4 к. – Доходов чрезвычайных 3840 р. 25 к.

Расходов текущих всего - 6441 р. 29 коп., в том числе: на содержание мест и лиц городского управления – 4280 р. 49 1/4 коп., на содержание городских имуществ 264 р. 76 3/4 к., на содержание учебных заведений 300 р., на мелочные расходы 77 р. 3 к., издержки по воинской части 1519 руб.

Запасного капитала город имеет 2850 р.; недоимок в городских сборах 546 р. 73 коп. Из них 313 р. 50 коп. благонадёжных, а 233 р. 23 коп. неблагонадёжных к поступлению.

Гор. Кузнецк владеет 5458 десятинами земли, в том числе: под строением 259 д., под покосами 2717 д., неудобной 1350 д. и под водами 1132 д. По Высочайшему повелению 20 Ноября 1876 г., земля, находящаяся под строениями, предоставлена в полную собственность города. С сенокосной земли город получает оброка 450 р. 84 1/4 коп. Кроме того, городу принадлежит 5 лавок, которые приносят доходу 83 руб. 70 коп., и деревянный двухэтажный дом, отдаваемый в наймы за 150 руб. в год.

Общественный магазин гор. Кузнецка заключает в себе 2156 пуд. муки.

1879

Историческо-географическо-статистическое описание г. Кузнецка

Д. Поникаровский

Какой народ обитал в древние времена в местности, ныне занятой г. Кузнецком, в науке ещё нет разработанных данных, хотя в этой местности находились вещи каменного века и бронзового, пока только известно, что эта местность была обитаема финскими и тюркскими племенами. В начале 17-го века эта местность была занята инородцами, которых русские называли «чудью», а также «татарами» и «кузнецами», потому что в местности, занимаемой ими, было много руды, которую они выплавляли и приготовляли разные поделки, которые употребляли как в домашнем быту, так и платили этими поделками дань киргизам, когда те нападали на них. Когда же в 1604 г. был основан г. Томск, то тамошние воеводы стали посылать казаков вверх по р. Томи, чтоб наказать и обложить ясаками живущих там инородцев. Так, в 1607 г. несколько томских казаков были посланы к Кузнецким татарам для сбора ясака, но они возвратились оттуда ни с чем. Через два года опять были посланы казаки, но также бесполезно. В 1610 г. для сбора ясака с Кузнецких татар послан был из Томска казачий атаман Иван Павлов с 40 человеками команды, причём ему было наказано, чтоб он, прибыв по назначению, выбрал удобное место, укрепился на нём от нечаянного нападения, а потом послал по волостям людей для требования ясака и увещания, чтобы татары прислали в Томск атаманов, но результат этой экспедиции был почти такой же, как и предшествовавших, ввиду чего в феврале 1610 г. Павлов возвратился в Томск с малым количеством ясака, и хотя татары на него не нападали, однако не давали команде никаких съестных припасов, и она принуждена была поскорее вернуться назад, чтоб не умереть с голоду. То же случилось и в остальные три года, а в 1614 г. Томский воевода послал к Кузнецким татарам стрелецкого сотника Пущина и казачьего атамана Константинова с 200 казаками, наказав им усмирить непокорных кузнечан и взять с них ясак во что бы то ни стало. Пущин и Константинов разделили команду на несколько отрядов, разослали их в разные стороны и действовали сперва успешно: били Татар, собирали с них ясак, брали пленных, но на помощь татарам пришло до 5000 киргиз и калмыков, которые и окружили казаков, после чего Пущин и Константинов собрали казаков, укрепились и, в продолжении десяти недель отбиваясь, вынуждены были голодом пробиться, что им и удалось. Такая отвага устрашила и смирила татар, и когда в 1615 г. был послан к Кузнецким татарам для сбора ясака казак Ананьин, то татары стали вносить ясак беспрекословно. Но чтобы совершенно укрепиться русскому владычеству в верховьях р. Томи, нужно было иметь опорный пункт в этой местности, т. к. Томск был далеко и в зимнее время сообщение в то время было трудное или совсем невозможное. Русское правительство решило в этих местах построить острог, почему в сентябре месяце 1617 г. Томские воеводы Боборыкин и Хрипунов отправили туда боярского сына Харламова с 45 казаками и приказал построить на устье р. Кондомы острог, но т. к. время было позднее и Харламов поднялся только по р. Томи до Тулуберской волости, где зазимовал, а т. к. необходимость заставляла русские власти торопиться с постройкой острога, то на помощь Харламову были посланы на лыжах татарский голова Кокорев и казачий сотник Лавров, с некоторым числом служивых людей. В феврале месяце они соединились с Харламовым и без всякого препятствия достигли до впадения в р. Томь реки Кондомы и против устья её, на восточном берегу р. Томи выстроили острог. Потом Кокорев и Лавров со своей командой ушли в г. Томск, а сын боярский Харламов остался, будучи назначен начальником новопостроенного Кузнецкого острога; у Кузнецких татар и до сего времени сохранилось предание о постройке Кузнецкого острога. По их рассказам, на месте нынешнего г. Кузнецка жил некогда народ Абинцы (Абалар), у которого было устроено укрепление, и когда русские не могли его взять силой, то прибегли к хитрости, так они вошли в него посредством подкопа, внезапное появление их пред осаждёнными Абинцами до того поразило последних, что они беспрекословно признали за собою власть победителей. Несколько времени спустя, дошло это до сведения русского царя, и он спросил, каким ремеслом занимается завоёванный народ. Когда ему сказали, что большая его часть кузнецы, то он и велел, чтобы построенный город назывался Кузнецком. Сами татары называли Кузнецк Аба-Тура, Абинский город. Первые жители Кузнецка были Томские служилые люди, переселенцы, пашенные крестьяне из г. Томска, Верхотурья и Новгорода, литовские казаки и ссыльные. В 1621 г., как видно из грамоты, хранящейся в Кузнецком Преображенском Соборе, по благословению патриарха Филарета воздвигнут в Кузнецке первый деревянный храм во имя Преображения Господня. Но бедность обывателей была так велика, что им не на что было устроить иконостас. Вследствие этого в Москву были посланы казаки: Владимир Аверкиев и Осип Филиппов ходатайствовать у царя Михаила Федоровича о пособии для нового храма. Царь прислал при грамоте от 23 декабря 1623 г. семь икон – длина по получетверти пяди; царские двери со святителями, столбцы с сенью, образ местный Преображения Господня длиною пяти пядей, венец на золоте, запрестольный образ Богородицы, деревянный воздвизальный крест, два колокола в пуд без 12 фунтов весом, сосуды священные оловянные, ризы миткалевые, оплечье бархатное, стихарь полотняный, оплечье выбойчатое, эпитрахиль, поручи выбойчатые и жестяной пояс. Из окладной книги 1655 года видно, что состоявший при этой церкви священник получал из казны жалованье 6 р., дьячок и пономарь 3 р., просфирня 2 р. в год. От времени эта церковь обветшала, и в 1736 г. вместо её существует теперь каменная Преображенская церковь, столетие которой бесследно минуло.

В 1622 г. Кузнецк сделался уже городом. В 1636 г. ему дан герб с изображением войны. Сейчас же после основания своего Кузнецк поступил в ведение особого воеводы. Однако с постройкой Кузнецкого острога и назначением воевод с охранным войском Кузнецк почти до конца восемнадцатого столетия должен был выдерживать нападения инородцев – телонгутов, калмыков и киргиз. Есть даже предание, что во многих битвах русских с инородцами, последние видели, что нашим войском предводительствует какой-то седой старик на белом коне и от него поднимается столб до самого неба. Народ признал, что это Илья пророк, а потому его имя и поныне особенно чествуется в окрестностях Кузнецка. В дер. Ашмариной в 20 вер. от Кузнецка есть часовня во имя Илии пророка, в с. Ильинском в 15 вер. от Кузнецка есть церковь во имя того же пророка Илии, построенная вместо часовни в 1815 г., а в ней явленный его образ, который в девятую пятницу после Пасхи приносится в город и торжественно обносится вокруг него. В тюремном замке г. Кузнецка бывшая крепостная башня также переделана под церковь во имя того же пророка. Из имеющихся исторических сведений о нападении инородцев на Кузнецк известны следующие.

В 1624 г. Кузнецкий воевода Баскаков писал Томскому воеводе, что татары его ведомства угрожают нападением и наложенный на них в этом году ясак не заплатили, а посему просил помощи людьми, но Томский воевода не мог её оказать, т. к. инородцы около Томска тоже волновались. В 1648 году телонгуты под предводительством князя Коки подступили к Кузнецку, но нападения не произвели, а подговорили другого князца, Маджиха, явиться в Кузнецк под видом торговли с русскими и в то время, когда жители придут в его стан торговать, их перебить, что тот и исполнил. Одновременно с этим обобрал вынесенные ими товары и ушёл в степь по р. Оби. В 1651 г. телонгуты напали на Кузнецкий острог, но не могли его взять, а только ограбили около него. Для связи Кузнецка с Томском в 1657 г. были построены остроги Мунгатский и Верхотомский, в 1665 г. киргизы рода Джесары и Тубинских Каранесов грабили под Кузнецком, требуя захваченных своих князцов. В 1700 г. киргизы осадили Кузнецк, в 1708 г. Кузнецк приписан к Сибирской губ., а в 1726 г. к Тобольской провинции. В 1734 г. во время посещения Гмеллина в Кузнецке было 500 домов, острог и воеводская канцелярия, в 1755 г. телонгуты извещают Кузнецких властей о появлении 70 тысяч китайцев за Телецким озером. В этом году начата постройкой первая каменная церковь в Кузнецке ОДИГИТРИЕВСКАЯ, архитектором был нарочно выписанный из Иркутска казак Почекунин. В 1764 г. возникает первая военная линия от Усть-Каменогорска на Бийск и Кузнецк для защиты от калмыков и киргиз, она состояла из редутов, форпостов и маяков и была доведена до Кузнецка уже в 1771 г., и последние форпосты к Кузнецку был Кузедеевский 55 вер., а от этого до Новиковского 132 вер. Новую линию защищали Олонецкий и Луцкий драгунские полки. Она упразднена в 1848 г. В 1773 г. в городе было 583 дома, 3 церкви и 3160 жителей; в 1783 г. Кузнецк приписан к Колыванской губ., в 1797 г. укреплён редутом, в 1804 г. приписан к Томской губ.

Как уже было выше упомянуто, управление Кузнецка было вверено воеводе, куда назначался, один, тогда как в другие Сибирские города по два. Первым воеводой г. Кузнецка должно считать основателя его Харламова. Из «Краткого описания о бывших в Сибири воеводах», между прочим, видно, что со времени основания Кузнецка, т. е. с 1617 г. по 1656 в нем перебыло до 14 воевод из довольно известных фамилий: Бабарыкин, Аничков, Баскаков, Голенищев-Кутузов, князь Волконский, Щёкин, Зубов. Последним воеводой был Зейферт около 1780 г. Затем Кузнецк поступил в заведывание коменданта, а около 1800 г. городничих. Последним комендантом был полковник ШЕПЕЛЕВ, а первым городничим МОРЕЛЛА. В 17-м веке воевода в Сибирские города, обыкновенно, избирался в Москве в приказе Казанского дворца и утверждался в своём звании самим царём. При отправлении воевод им давался наказ, в котором подробно излагалось, что он должен при приезде на место делать, на что обратить особое внимание, как во внутренних делах, преимущественно финансовых, так и во внешних по сношению с немирными соседями. По внутренним делам в наказе предписывалось: «однолично тебе (воеводе) будучи в Государевой службе в Кузнецком остроге с ясачных людей ясаками всякими Государевы доходы, какие собираются в Кузнецком остроге, собирати с великим радением и расправу меж всяких людей чинити в правду, по Государеву царёву крестному целованию и татар и остяков от русских людей, от обид и от насильства оберегати и к ясачным людям ласку и привет держати, воров от воровства унимати и наказания и оборону чинити и ясаков с лишних ясачных людей не писати и у ружников и оброчников хлеба на себя не покупати, а самому никакими товарами не торговати и в иные города и в уезды с товары торговати и покупати от себя не посылати и вина воеводе не курити» и т. д. Из царской грамоты 18 августа 1648 г. видно, что в 1647 г. было собрано в Кузнецке ясаку следующее количество:, 85 сороков соболей, 33 сорока недособолей, 3721 пупок собольих, 23 куницы вместо соболей, 15 лисиц красных вместо 30 соболей, 4 лисицы красных с черви, да две лисицы красных без черев за 12 соболей, 3 бобра за 8 соболей, 3 пластины собольих, 3865 хвостов собольих и недособольих 3919 сороков 13 соболей.

Внешние сношения Кузнецких воевод в XVII веке ограничивались ближайшими соседями: калмыками, киргизами и саянскими каштынами. С калмыками воеводам предписывалось обходиться как можно бережливее и осторожнее; против киргиз же Кузнецкие воеводы очень часто выступали в поле, но не всегда успешно. Что касается до саянских каштынов, живущих вверх по р. Мрасе, то их дозволялось привести, под высоко-царскую руку в том только случае, если последние живут совершенно самостоятельно и не зависят от монгол или калмыков и киргиз. Вся переписка по внутреннему управлению страною, подведомственной Кузнецкому воеводе, сосредоточивалась в съезжей избе, столь страшном в былые времена месте, в котором производились пытки. Из окладной книги 1653 г. видно, что подьячих в этой избе было три, из коих некоторые редко сменялись за несправку, один из подьячих получал жалованья в год 12 руб., а двое по 10 р., сторож съезжей избы получал в год 3 р. При съезжей избе находилась и тюрьма, сторож которой получал жалованья в год 3 руб., палач получал в год тоже 3 р. Кроме съезжей избы, за время воевод в Кузнецке была ещё таможенная застава, заведывавшая таможенными доходами, таможенный подьячий получал 6 руб.

Город запирался воротами, сторож которых получал 2 руб. в год. Военные силы, коими располагал воевода, были не очень значительны, что видно из окладной книги 1665 г., тогда в Кузнецке находилось: детей боярских 3, с окладом 12 и 13 р. в год, казачий атаман 1, с окладом 10 р., пятидесятников 2, с окладом 9 р., конных казаков десятников 8, с окладом по 7 р. 25 алтын, конных казаков простых 71 человек, с окладом по 7 р. с четью, пеших казаков десятников с окладом по 5 р., пушкарей 3, с окладом по 6 р. Таким образом, в Кузнецке находилось войска 187 человек, на содержание которых расходовалось 1417 р. 25 к. Томский боярский сын Михаил Толпыгин; будучи в Москве в 1683 г., дал такой отзыв об этом войске: «в Кузнецком и Красноярском острогах людишки нужные и бедные, по 2 и 3 на одной лошади, а иной пеш, всегда ходит и запас таскает нартами, оттого во время походов они всегда голодают и от того разные люди от киргиз погибают, что государевы разные люди голодны в их землю приходят и отходя на дороге погибают без хлебных запасов». В первое время после своего основания Кузнецк вёл значительную торговлю пушным товаром. Из проезжих грамот, выданных в 1604 г. для проезда разным лицам до Томска или в Россию, видно, что в этом году, кроме казённого ясака из Кузнецка вывезено одних соболей 2973 штук, а всего мехов на 1841 р.

Съестные припасы в середине 18 столетия здесь были дёшевы: так во время путешествия Фалька с 1765-1771 гг. четверть ржи стоила от 40 до 50 коп., ячменя 35-50, пуд ржаной муки 6,5 коп., пшеничной 12­13 к., ячменных круп 12-20 к., солод 9-10 коп., говядина 25-30 к. пуд, лошадь стоила, смотря по качеству, от 4 до 15 р., русская корова 3-4 р., саянский бык 4­5 р., русская овца 30-40 к.

Главный промысел жителей Кузнецка состоял в это время в сельском хозяйстве, а также в заработках на барнаульских заводах. Приехавший в 1800 г. из Усть-Каменогорска чиновник Шпиноль первый обратил внимание на пчеловодство и открыл этим новую отрасль промышленности. Вследствие ВЫСОЧАЙШЕГО повеления в 1786 г. (о) повсеместном открытии народных училищ в Кузнецке было открыто в 1790 г. также малое 2-классное народное училище, которое в 1794. г. было закрыто. В 1822 г. вводятся Сибирские учреждения, в 1826 г. из Нарыма перенесено закрытое там 2­классное уездное училище. В 1831 г. упразднён городской магистрат и открыта ратуша. В 1836 г. 2-классное Уездное училище преобразовано в трехклассное по уставу 1828. В 1858 г. проживал ДОСТОЕВСКИЙ Ф. М. В 1854 г. открыто мужское приходское училище; в 1861 г. введена акцизная продажа вина; в 1862 г. открыто женское приходское училище; в 1868 г. Кузнецкая почтовая контора преобразована в почтовое отделение; в том же году упразднена городская ратуша и земский суд, а образовано Полицейское Управление; в 1877 городское правление по положению 1870 г.; в 1884 г. 6 мая был большой пожар; в 1892 г. была холерная эпидемия; (в) 1895 г. введено Кузнецкое Общественное Управление по уставу 1892 г.; (в) 1891 г. было сильное разлитие р. Томи; (в) 1898 г. было большое землетрясение; (в) 1901 г. женское приходское училище преобразовано в городское; (в) 1902 г. уездное училище преобразовано в городское трёхклассное; в том же году введена казённая продажа питей.

1904

 В глухом углу, в Кузнецке

(Из записной книжки журналиста)

А. Кручина

ПРЕДАНЬЯ СТАРИНЫ ГЛУБОКОЙ

Кузнецк – один из старейших сибирских городов, насчитывающий свыше 300 лет существования.

Незадолго до начала войны 14 г., местный помощник уездного исправника, Поникаровский, поставил себе задачей по архивам собрать данные по истории города. Работа эта ему удалась.

Партизаны-роговцы уничтожили все архивы гор. Кузнецка – и учрежденческие и церковные.

Работа Поникаровского, случайно сохранившаяся у одного из Кузнецких граждан, сейчас, конечно, представляет собой безусловную ценность.

Исторические данные о Кузнецке настолько интересны, что я считаю не лишним привести наиболее выдающиеся из них, тем более что данные эти почти нигде не были опубликованы, а если в специальных изданиях что-либо и сообщалось о прошлом Кузнецка – то отрывочно и не совсем верно.

***

В 1610 г. из Томска в верховья Томи, к месту расположения нынешнего Кузнецка, был отправлен казачий атаман «Ванька Павлов» с 40 чел. команды для сбора ясака с жителей. Павлов скоро вернулся в Томск, не выполнив поручения.

Томский воевода не отказался от мысли завоевания этого края и в 1614 г. послал для «усмирения непокорных» сотника Пущина и казачьего атамана Константинова с отрядом в 200 чел. казаков.

Эта экспедиция оказалась настолько удачной, что, спустя три года, в 1617 г. боярскому сыну Харламову было поручено построить острог (Кузнецкий). В помощь Харламову были даны сотники Кокорев и Лавров.

Таким образом, был основан будущий Кузнецк.

Острог был построен на месте, где жил народ абинцы (абазар). Этот народ имел нечто вроде крепости.

Но русские взяли укрепление абинцев хитростью. Они сделали незаметно от противника подкоп и вошли в крепость абинцев. Абинцы так поразились мудростью противника, что сложили оружие и признали власть победителя.

Так говорит предание, сохранившееся до настоящего времени у кузнечан.

Построенный боярским сыном Харламовым острог назван Кузнецким потому, что большинство жителей инородцев прилегающего района занимались, благодаря природным особенностям края, кузнечным промыслом.

Татары-шорцы называли Кузнецк – Аба-тура, что в дословном переводе значит город абинцев.

В 1621 году в Кузнецке, «по благословению патриарха Филарета», построена первая в городе деревянная церковь. Иконы для церкви, 7 штук, привезены были из Москвы специально посланными для этого казаками, длиной «по получетверти пяди» каждая и два колокола «в пуд без двенадцати фунтов» веса.

Из окладной книги за 1655 г. видно, что священник получал из казны жалования 6 рублей в год серебром, пономарь – 3 рубля и просвирня – 2 рубля.

Церковь эта, как говорят хранившиеся в церковном архиве бумаги и грамоты, обветшала, и в 1763 г. на её месте построили каменный собор, существующий доныне.

В 1622 г. Кузнецк был объявлен городом. Исполнившееся в 1922 г. трехсотлетие существования города ничем не было ознаменовано и прошло для жителей города и для сибирской печати незамеченным.

В 1636 г. Кузнецк получил свой герб с изображением войны. Город с этого момента поступил в ведение особого воеводства.

До конца XVIII века город много раз выдерживал нападение инородцев теленгутов, калмыков и киргиз.

В крестьянских массах кузнецкой глуши до сих пор жива легенда, что русскими воинами во времена сражения с теленгутами руководил Илья пророк, «седой старик с огненным мечом», и поэтому память Ильи пророка особенно чтится в Кузнецком округе.

В 1648 г. теленгуты под предводительством князя Коки подступили к стенам Кузнецкого острога.

Взять крепость было трудно, и они подговорили другого князя, Маджиха, явиться в Кузнецк под видом торговли с русскими, а когда русские впустят его – их перебить. План этот удался. Население Кузнецка было перебито. Теленгуты заняли острог, Маджих с товарами ушёл в степные места по р. Оби ...

Но торжество теленгутов было кратковременным. С новыми русскими отрядами, посланными из Томска, они справиться не могли и, разбитые наголову, ушли.

Русское владычество в крае укрепилось ... Но с ним не мирились инородцы и вели ожесточенную борьбу с пришельцами. Русские, в стремлении поработить инородцев, заставить их с рабской покорностью платить ясак Москве, в 1764 году образовали ряд крепостей и острогов по линии Усть-Каменогорск – Бийск – Кузнецк. Это называлось «военной линией для обороны от инородцев».

Кузнецк между тем рос, превращался в торговый и административный центр огромного края с непочатыми богатствами.

В 1773 г. он уже насчитывал 583 дома, 3 церкви и 3160 жителей.

В 1783 г. Кузнецк причислен к Колыванской губ. В 1797 г. укреплён редутом, ввиду не прекращавшихся нападений на город со стороны коренных жителей края: теленгутов, шорцев и калмыков.

За время с 1617 по 1656 год в Кузнецке перебывало 14 воевод. Все это люди довольно известных фамилий: Бобарыкин, Аничков, Баскаков, Голенищев-Кутузов, кн. Волконский, Нащекин, Зубов и т. д.

Это говорит за то, что правительство в то время придавало огромное значение укреплению русского господства и завоеванию Кузнецкого края.

После 1780 г. вместо воевод в Кузнецке были учреждены коменданты. Последним комендантом в Кузнецке был полковник Шепелев.

С 1800 г. пошли городничие. Первым городничим в Кузнецке был некий Морелла, «человек нрава крутого и поступков решительных, не всегда, однако, оправдываемых житейскими необходимостями».

Интересны рассказы старожилов о бывшем некогда знаменитом нашествии на Аба-Тур (нынешний Кузнецк) чуди. Чудь шла горами через Кондобу и Мрассу, и в каменистых ущельях по берегам этих рек сохранились каменисты терассы ... Это чудь прокладывала себе дорогу, сбрасывая с пути саженные каменистые глыбы.

Это, конечно, похоже на красивую легенду ... Но нашествие чуди – исторический факт, представляющий, несомненно, широкий интерес для историков. К сожалению, всё это ещё ждёт своего исследователя и вряд ли дождётся, так как чем дальше, тем всё меньше и меньше остаётся следов этой глубокой старины.

В работах Поникаровского интересно указание на возникновение в Кузнецком округе пчеловодства – как промысла. В 1800 г. в Кузнецк приехал из Усть-Каменогорска чиновник Шпиноль – страстный пчеловод, обративший внимание на природные особенности края, благоприятствующие возможностям широкого развития пчеловодства.

Работа Шпиноля попала на благодатную почву, и пчеловодство стало развиваться быстрее, чем это можно было бы ожидать.

К сожалению, цифровых данных, иллюстрирующих этапы развития пчеловодства, игравшего в своё время огромную роль в крае – не сохранилось.

Как уже сказано выше, все архивы Кузнецка погибли во время партизанского движения 1920 г.

Вот всё, что сохранилось из материалов по интересной, и характерной для Сибири, истории г. Кузнецка.

В ТЯЖЁЛЫЕ ГОДЫ

Разбросанные по кузнецкой тайге золотые прииски тяготели к Кузнецку как к торговому и административному центру. Пушной промысел точно так же ... Все это оживляло Кузнецк, и он играл в своё время довольно значительную роль.

Началась мировая война, подошла революция, докатилась до Кузнецка, и городишко начал постепенно терять свое значение. Затёртый волнами революции, Кузнецк пережил немало трагических моментов.

Перелистывая страницы прошлого кузнецкой жизни – невозможно пройти мимо так называемой «Роговщины».

Кузнецк более, чем какой-либо другой район, связан с именем страшного атамана, который под знаменем анархии провёл через весь Кузнецкий округ кровавую полосу неслыханных бесчинств.

Население восторгалось подвигами батьки Рогова, когда он с кучкой смельчаков больно пощипывал Колчаковщину ... Крестьяне слагают песни в честь батьки Рогова, передадут эти песни своим детям и внучатам ... Но передадут ли они детям и внукам и то, какой ужас сеял Рогов по деревням и сёлам Кузнецкого уезда кровавыми расправами – огнём и мечом в отношении первых попавшихся, на основании мимолётных подозрений, непроверенных доносов, без суда и следствия.

Как он под знаменем той же анархии, оправдывающей его бесчисленные грабежи и убийства мирных жителей, поднял вооружённую руку против власти рабочих и крестьян, и погиб в неравной борьбе с ними, не выпуская из рук преступного оружия.

РОГОВЩИНА

Имя партизана Рогова надолго останется в памяти населения Кузнецкого округа.

Рогов – сибирский Пугачёв. Со своими «молодцами» он чинил суд-расправу над всеми, у кого нет на руках мозолей ... Не вешал, не расстреливал, а просто отрубал голову всякому, кто, по его мнению, «враг народа».

В Кузнецке Роговым отрублено семьсот голов. Разбиты наголову все учреждения, все бумаги в учреждениях, книги – всё предано огню. Разрушены или сожжены все церкви и дома богатеев.

Рогов круто расправлялся. Суд Рогова – дело двух-трёх минут.

Сам батька Рогов обычно восседал в кресле, убранном коврами и окруженный своими партизанами ...

Ведут очередную жертву ...

- Кто это? В чем обвиняется? – грозно спрашивает атаман.

- Из этих ... Из лягавых ..., – несётся из толпы чей-то туманный ответ.

- В расход!

Шашка палача свистит в воздухе и ... одной отрубленной головой больше.

Но бывали исключения ... Ведут обречённого. Подводят к атаману ... В это время кто-либо из стражи узнаёт в приговорённом знакомого ... Лицо показалось знакомым, а кто – хорошо не знает. Но всё-таки на всякий случай небрежно бросает:

- Не трожь, батька ... Я как будто знаю его. Где-то встречал.

И милостивый знак атамана даёт возможность счастливцу, не чувствуя под собой ног от радости, улепётывать в сторону ...

Печать роговщины до сих пор лежит на Кузнецке. Почти четвёртая часть домов в городе зияет чёрными впадинами вместо окон ...

Город – пустыня ...

Пробежит через улицы, поджав хвост собака, и снова часами на улицах ни души ...

А улицы ровные, как линейки, и хорошо видно их, от начала до конца, из центра города, с горы, где расположены грязные с облепившейся штукатуркой дома-ящики, «присутственные места».

И кажется, что, город чем-то придавлен, измят скукой, трусливо прижался к земле, боится чего-то, не живёт, не дышит.

Свежий человек посмотрит с возвышения на эту картину и сразу почувствует себя скверно.

Словно на тюремной прогулке между затхлых стен казематов, без выхода, без просвета.

Лишь крепость старинная, Кузнецкая, забравшаяся на гору ещё выше «присутственных мест», мудра, спокойна, по-старушечьи смотрит на окружающее.

Сотни лет она занимает свой наблюдательный пост, многое видела на своём веку, и тяжёлыми следами кровавой роговщины её не удивишь ...

Высокие, из огромных каменных глыб, стены крепости, сделанные руками каторжан, покрылись плесенью ...

Виднеются развалины тюрьмы ... Серыми и морщинистыми выглядят каменные ворота – вход в крепость ... Точно воробьи комично топорщатся на стенах старинные петровских времён пушки ...

И ярким контрастом крикливо блестит на солнце недавно выкрашенный зелёный конусообразный купол старинной крепостной двухэтажной церкви.

Это Кузнецк.

КУЗНЕЦКАЯ КУНСТКАМЕРА

- Я сотрудник «Советской Сибири». Приехал ознакомиться с вашим городом, с жизнью края. Может быть, вы найдёте возможным уделить мне час-другой и поделитесь своими сведениями по интересующим меня вопросам.

Зампред лениво зевнул, почесал затылок, побарабанил пальцами по столу ...

- Поезжайте к Ярославцеву ... Он вам всё расскажет, всё объяснит. Сводит вас в крепость, покажет домик Достоевского … Одним словом, довольны останетесь. Моя лошадь в вашем распоряжении.

Восседавший на козлах молодой паренёк, на мой вопрос об Ярославцеве, широко заулыбался ...

- Как не знать! Человек известный.

- Н-но ... Н-ну, мать твою, – задёргал он вожжами.

Задремавшая лошадь покрутила хвостом, тронулась мелкой рысцой ... Поехали. Полдень. На улицах – ни души.

Подвёз меня возница к большому старинному, типично сибирскому двухэтажному дому ...

На окнах нижнего этажа неизменная герань ... Чистенькие занавески. Окна верхнего этажа без всяких украшений.

- А где я могу видеть тов. Ярославцева?

Чистенькая строгая старушка не торопясь, оглядев меня с ног до головы, степенно отозвалась.

- У себя наверху, в мастерской.

Тов. Ярославцев встретил меня чрезвычайно радушно. Мастерская его завалена нуждающимися в починке часами, швейными машинами, граммофонами и т. п.

Бросил работу и сразу же потащил меня в следующие комнаты показывать свой музей ...

Музей Ярославцева занимает две больших светлых комнаты. Чего-чего здесь нет! Расставлено всё не совсем умело, бессистемно, но видно, что положено много трудов по собиранию предметов, что делу их подбора и хранения проявляется много заботливости и внимания.

Шаманский бубен шорских племён, пистоль, ядро пушки допетровского периода, черепки, камни с углублениями, заменявшие посуду, добытые из раскопанного кургана, образцы древесных пород Кузнецкого края: липа, найденная около Мрассы и по р. Томи близ д. Кузедеевой; отдел ботаники. В гербарии, между прочим, имеется Кузмичёва трава, кремневые ружья ... Бубен с языческими изображениями ... А вот бытовое – станок для ловли колонков, изобретение инородцев-промышленников ... Отдел геологии: образцы свинцовых руд, Тельбесского железняка ... Хлориты, медный колчедан, киноварь, железная руда разных качеств, сфероседэрит, асбест, мрамор розовый, белый, полосатый … Порфириты всех цветов, гипс, алебастр, найденный верстах в 40 от Кузнецка и многое другое.

Есть в музее Ярославцева образцы бобовых руд.

- Это в первобытные времена ими кузнецы пользовались, – поясняет гостеприимный хозяин.

Показал мне тов. Ярославцев минеральные краски – гальковые, палевые и т. д.

Ярославцев в высшей степени интересный человек. Как только повеет теплом, ранней весной, он уже собирается в путь-дорогу ... С наступлением лета он идёт бродяжить по тайге, по горам Кузнецкого Алатау, доходит до Монголии ... Ищет новых мест, новых богатств и возвращается домой поздней осенью, пополняя свой музей новыми находками.

Доброволец-исследователь края – тов. Ярославцев – большой знаток богатств Кузнецкого округа.

Его музей – огромная ценность для Кузнецка. Тов. Ярославцев широко открывает двери своей сокровищницы для всех желающих осмотреть коллекции. Мало того. Он сопровождает осмотр коллекций своими простыми, толковыми и всегда интересными объяснениями.

- Вот только стар становлюсь, – жалуется он, улыбаясь. – По горам трудно лазить становится ... Но ничего. Ещё поработаю.

Местные власти как-то равнодушно относятся к работам тов. Ярославцева. Считают его чудаком-оригиналом.

Два часа без малого провёл я в музее, осматривая внимательно, к немалому удовольствию тов. Ярославцева, результаты его многолетних трудов.

С тихой гордостью он давал мне объяснения.

- В этой вот руде золото есть, а в этой – платина .... А вот уголь высокого качества. За Кондобой я его нашёл.

- Этот вот асбест так себе, а вот этот высокого качества и недалеко отсюда ...

- А вот горный хрусталь. Целая гора из него состоит ... Вот хризолиты – прямо хоть руками отламывай ...

О каждом кусочке минерала у тов. Ярославцева целая история ... И где он нашёл его, как нашёл, показателем каких залежей он является и т. д.

- Ну а теперь поедемте к Достоевскому, – предложил он, когда осмотр музея можно было считать законченным.

В ДОМИКЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО

Одноэтажный, потемневший от времени, продолговатый кряжистый домик. Слегка покосился, но долго ещё проживет ... Лиственный дом, крепко сработан, по-сибирски.

В этом доме жил Фёдор Михайлович Достоевский. Сейчас в нём живет внучка петрашевца – Михаила Дмитриевича Дмитриева.

Дмитриев был старый знакомый Достоевского, и когда последний приехал в Кузнецк – предоставил ему комнату в своём доме.

Вскоре Достоевский женился и снял себе квартиру в доме Вагина по Картасской ул., в которой прожил пять лет.

Дом Вагина сгорел, и на его месте теперь цветёт чей-то огород. Дом петрашевца Дмитриева находится на ул. Достоевского под № 23. Раньше улица называлась Большой Береговой.

Наименованием улицы в честь писателя только и отмечено пребывание Достоевского в Кузнецке.

И узнать, что именно в доме Дмитриева жил писатель Достоевский, можно только от таких старожилов, как Ярославцев. Остальных жителей это, по-видимому, не интересует. Охраной памятников старины здесь вообще не интересуются.

Следовало бы, конечно, этот домик купить на средства государства, открыть в нём библиотеку имени писателя и т. п. или, по крайней мере, хоть доску медную прибить к дому с указанием, что здесь жил Достоевский.

Подумать об этом некому!

Не то, что некому, а вернее лень, столь свойственная всему и во всем в жизни Кузнецка, этой поистине захолустной дыре.

БЫТОВОЕ ОТ РЕВОЛЮЦИИ

Маленькая картинка ... Четыре часа дня ...

Занятия в учреждениях кончены ... На улицах хоть «шаром покати». «Пусто, одинаково сонное село» ...

Город после обеда дремлет. Вернее спит ...

Вдруг безмятежный покой нарушается необычным для Кузнецка лаем собак.

К слову сказать, собаки здесь чрезвычайно флегматичны и, как их хозяева, предпочитают молча тянуть «жалкий жребий свой» ...

И вдруг ... Собаки залаяли.

Это неспроста ... Обыватель сонно подходит к окну и ошалевает от изумления и испуга ...

Бандиты ...

По улице скачет кавалькада чрезвычайно странных всадников, одеты наполовину в тряпье, наполовину в звериные шкуры ... Ноги обмотаны соломой ... За плечами винтовки, с боку шашки, у поясов кинжалы, ручные гранаты, пистолеты. Так как на улице ни души, бандиты кучей останавливаются у первого попавшегося домика, энергично стучат в окно.

Эй. Где тут у вас партия помещается. Показывай.

Икая от страха, втянув голову в плечи, заплетающимся языком, перепуганный насмерть обыватель объясняет ...

Бандиты гикают на лошадей и несутся дальше.

В упарткоме дремлет дежурная девица. Вваливается странная компания и рекомендуется:

- Так, что мы таперича, выходит, бандиты. Из тайги вышли. Который тут у вас наистарший. С повинной явились …

- Се-се-сейчас позз-зв-звоню ... А что нам за это будет? Нни-ччи-че-го-го.

- Валяй, звони, – милостиво разрешают неожиданные гости и рассаживаются по стульям.

Барышня звонит уполномоченному ГПУ, секретарю укома и прочим, «кому сие ведать надлежит».

А через полчаса бандиты миролюбиво сдают «товарищам» оружие и, отправляясь в тюрьму, убедительно просят выдать штаны и рубахи, потому, вошь до того заела, что терпеть нет никакой возможности.

РЕСТОРАН «ГААГА»

Открылся этот ресторан в огромном полуразрушенном доме, принадлежавшем когда-то богатому золотопромышленнику.

Жизнь в городе оживилась.

Ежедневно в «Гааге» заседали конференции ... Вопрос обсуждался один и тот же: о рациональном использовании запасов спирта, хранящихся в Кузнецком казённом винном складе ...

Дело дошло до того, что уком партии предложил ответственным работникам «воздерживаться» от посещения ресторана «Гаага».

Неизвестно, воздерживались или не воздерживались ответработники от посещения этого учреждения, но «Гаага», как и полагается всякой мало-мальски уважающей себя конференции, лопнула.

Местный парикмахер, личность в высшей степени мрачно настроенная, по этому поводу резонерствует:

- Хм ... Разве мыслимо торговать в этом городе ...

Скажем, к примеру, «Гаага» ... Торговала хорошо, а какой толк? Пили, ели, ели, пили – а платить никто не платит ...

В кредит без отдачи много не наторгуешь.

НЭП к Кузнецку не привился. Даже для НЭПа Кузнецк остался невосприимчивым ... А об остальном и говорить не приходится.

СМОТРИ В КОРЕНЬ

Сонная, вялая, нудная, тянется день за днём кузнецкая жизнь. В лавках кооперативов сладко зевают приказчики, по учреждениям служащие усердно ловят муху, спотыкаются, засыпая по ходу, обыватели, невзначай вылезшие из домашней перины на улицу.

Но не думай, читатель, что Кузнецк – это безнадёжно гиблое место. Кузнецк спит, Кузнецк дремлет ... Но Кузнецк накануне красивого пробуждения.

У Кузнецка есть будущее.

Богатства, его окружающие – гарантия близкого расцвета жизни в этом захолустье.

Проводится Кольчугинская Новостройка. Тянется она к Тельбесу, где предполагается сооружение огромного металлургического завода.

С проведением железной дороги, оживут находящиеся неподалёку от Кузнецка каменноугольные копи – Ерунские и Абашевские, народятся новые, как, например, Осиновский рудник и др.

Жизнь вокруг Кузнецка закипит большая, интересная.

А вместе с ней встряхнётся и покажет себя Кузнецк.

Имя этого города обязывает к тому, чтобы быть кузницей нового.

И с верой в то, что Кузнецк раздует горны и выкует себе более завидную долю, закончу эти свои беглые заметки-впечатления.

1923

 Краткий комментарии

Ф. Полунин

Герардом Фридрихом Миллером (1705-1783) – в его знаменитой «Истории Сибири», а также разбросанных по центральным архивам рукописям и черновикам – оставлены замечательные зарисовки по истории Кузнецка. Но специальной работы на эту тему у него не было. Имеется, впрочем, «Описание Кузнецкого уезда Тобольской провинции в нынешнем его положении в октябре 1734 г.» (ААН, разр. III, оп. 1, № 185, лл. 217-254, черн.: ЦГАДА, ф. 199, портф. 526, II, тетр. I, лл. 1-34), но, как явствует из названия, оно отражало более жизнь уезда, а не города.

Первым опытом составления специальной статьи о Кузнецке стал «Географический лексикон Российского государства ...», опубликованный в 1773 г. верейским воеводой Федором Афанасьевичем Полуниным при ближайшем участии и правке того же Г. Миллера. Заметим, между прочим, что в первом русском энциклопедическом словаре – «Лексиконе Российском» Василия Никитича Татищева (1686-1150) аналогичной справки нет, поскольку доведен он только до слова «ключник». Статья Ф. Полунина о Кузнецке располагалась на двух страничках, представляя собой в основном выдержки из материалов, собранных Г. Миллером в ходе сибирской экспедиции 1733-1743 гг.

Текст печатается по: Ф. А. Полунин. Географический лексикон Российского государства (с предисловием и дополнениями Г. Ф. Миллера). М., 1773. С. 151­152.

А. Ермалаев

Ф. А. Полуниным открывается серия статей о Кузнецке в многочисленных лексиконах и словарях XVIII-ХХ вв. Но сам характер этих изданий, призванных дать лишь краткую справку по интересующему предмету, позволял осветить историю города поверхностно, выпячивая из неё только самые выраженные особенности. С возникновением в середине XIX в. сибирских губернских газет открывается возможность для публикаций аналитического содержания и иной жанровой направленности. Первой статьёй такого плана стал исторический очерк А. Ермалаева «Кузнецк», помещённый в 1858 г. в «Томских губернских ведомостях».

Очерк – чуть ли не первая попытка обобщить отрывочные сведения о Кузнецке, разбросанные в многочисленных изданиях – сибирских летописных известиях (по «Древней Российской Вивлиофике» Н. И. Новикова), сочинениях П. Вейдемейра, Н. Полевого, справочной литературе и т. п. А использование архивных и археологических находок позволяет утверждать, что очерк – отнюдь не компиляция, пусть даже и талантливая.

А. Ермалаевым впервые опубликован полный текст первой из известных царских грамот кузнецким воеводам – Е. И. Баскакову, 1623 г. Это тем более ценно, что до наших дней редкостный документ из архива Градокузнецкого Спасопреображенского собора не дошел и был, по-видимому, сожжен роговцами в гражданскую.

Не останавливаясь на содержании, скажем, что по традиции, развивающейся и в дальнейшем, очерк охватывает историю города от древности до современности.

К сожалению, сочинение Ермалаева в свое время замечено не было. В те же «Ведомости» (неплохая иллюстрация) два года спустя (1860, № 46) опять попадает – стараниями коллежского асессора Н. Ананьина упомянутая уже грамота 1623 г., с интересной припиской, что публикация является первой. Будто и не было очерка ... Да что грамота. По какой-то случайности интереснейшие изыскания, которые могли бы в своё время оказать влияние на формирование проблематики и структуры будущих исследований, в научный оборот не вводятся вообще. Дореволюционные историки на очерк не ссылаются, не попал он даже в подробнейшую библиографию Сибири В. И. Межова, да и в современных фундаментальных работах практически не используется ...

Текст печатается по: А. Ермалаев. Кузнецк. Исторические очерки. Томские губернские ведомости. ­ 1858, № 34, 36.

Н. Костров

Появлению историческо-статистического очерка Николая Алексеевича Кострова (1823-1881) «Город Кузнецк» предшествовала подготовка к публикации значительного комплекса документов, касающихся истории Кузнецка.

В 1841-1842 гг. в Санкт-Петербурге изданы «Акты исторические…» в пяти томах, а в 1846-1875 гг. двенадцатитомные «Дополнения ... » к ним, содержащие, по совокупности, тридцать царских грамот кузнецким воеводам XVII в. В 1867 г. Г. Н. Потаниным составлены «Материалы для истории Сибири», включающие около десятка канцелярских промеморий и рапортов кузнецких воевод XVIII в. Интересные свидетельства собраны (и частично готовились в изложении этнографа В. И. Вербицкого к печати, но не опубликованы) кузнецким мещанином Иваном Семеновичем Конюховым в небезызвестной «Памятной исторической записке». Печатались статистические выкладки по Кузнецку, подготовленные Томским губернским статистическим комитетом.

Некоторые из этих материалов использовались Костровым для написания статей («Заметки для истории г. Кузнецка» в «Томских губернских ведомостях» за 1867 г., № 34-36; «Статистика г. Кузнецка» – там же, 1866, № 12; «Город Кузнецк (историко-статистические сведения)» – там же, 1866, № 45-47 и др.). В 1879 г. первоначально в «Томских губернских ведомостях», а в феврале 1880 г. – брошюрой (первой по истории Кузнецка!) его более ранние публикации скомпонованы в отдельный очерк.

Костровым впервые интерпретируются научно царские грамоты кузнецким воеводам; вводится в оборот летопись Конюхова, которая, как сейчас становится ясным, несколько выбивается из традиционной очерково-описательной схемы; заставляет задуматься об использовании Костровым кузнецких окладных книг – насколько для исторической науки того времени это было характерным? – и т. п.

Символично, что «Город Кузнецк» – последнее крупное, едва ли не лучшее произведение Кострова. Через несколько месяцев после этой публикации Николая Алексеевича не станет. Популяризации истории Кузнецка, вне сомнения, способствовало его громкое имя – князь, действительный (и, по выражению Н. И. Барсова, наиболее деятельный) член Западно-Сибирского отдела и обладатель Золотой медали Императорского Русского Географического общества, секретарь томского губернского статистического комитета, автор многочисленных работ по этнографии, истории и статистике Сибири ...

Влияние Кострова на дальнейшее развитие проблематики, на наш взгляд, бесспорно. И. Конюхов, заметим, часть своей летописи полностью уделяет пересказу грамот в переложении Николая Алексеевича. Д. Поникаровский (сравните) некоторые места воспроизводит дословно, копируя даже явные описки ... Обнаруживает знакомство с очерком историк тридцатых В. Шемелев ... А впервые опубликованные князем выдержки из «Записки» Конюхова – предание о Серебренникове, например – кочуют из книги в книгу, вплоть до «Истории Кузбасса» (ч. I-II, Кемерово, 1967). И тем не менее – очерк известен далеко не всем. Его отсутствие в библиографиях самых крупных современных исследований по истории области вызывает в лучшем случае недоумение.

Текст печатается по: Н, Костров. Город Кузнецк (Историко-Статистический очерк) // Томские губернские ведомости, 1879. № 39-43, 45, 51. 1880. № 3.

Д. Поникаровский

Дмитрий Алексеевич Поникаровский (1841-1918) – историк, публицист. В 1870-е – чиновник «по министерству внутренних дел» в Салаире. В 1900-е – помощник кузнецкого уездного исправника.

Близкий друг идеолога сибирского областничества Н. М. Ядринцева. Воспоминания Поникаровского о Николае Михайловиче, а также часть их переписки ныне опубликованы.

Печатался в «Томских губернских ведомостях», «Записках Западно-Сибирского Отдела Императорского Русского Географического Общества», «Восточном Обозрении», «Русском Богатстве», «Сибирском сборнике».

Автор специальных работ о Салаире – «Сельские общины в Салаирской волости» (1882), «По салаирской тайге» (1883), «Салаирский край» (1883).

Будучи членом-учредителем Алтайского подотдела географического общества, собирал материал по истории Кузнецка. Так, ныне разыскиваются фотодокументы с видами города, направленные им в 1904 г. в Барнаульский краеведческий музей.

В январе 1904 г. составил рукописное «Историческо-географическо-статистическое описание г. Кузнецка», дошедшее до нас в архивной копии.

Источниками для составления «Описания ...» послужили труды Миллера, Фишера, Гмелина, Словцова, Семенова, использованы также «Акты исторические ...». Но самое заметное влияние на структуру и логику исследования оказал очерк Н. Кострова «Город Кузнецк».

Вопрос о значении и месте рукописи Поникаровского в изучении истории края впервые поставлен в 20-30-е гг. Существовали две полярные точки зрения. В. Шемелев развенчивал «легенду О кузнецком историке-архивоведе», подчеркивая компилятивный характер «Описания …» и отмечая, что автор дал «лишь краткую хронику Кузнецка по ... литературным источникам» (ГАНО, ф. 869, оп. 1, д. 8, лл. 11-12). А. Кручина настаивал на самобытности и новизне материала, считая поэтому, что «работа Поникаровского ... представляет большую ценность» (Профработник, 1935. № 19-20, с. 61-63). До настоящего времени проблема остается открытой, т. к. не ясно, что представляла из себя рукопись, попавшая к Кручине (возможно, через краеведа Ярославцева). Совпадала ли она с текстом, который мы публикуем сегодня?

Текст печатается по: ГААК, ф. 163, оп. 1. д. 50.

А. Кручина

Очерк сотрудника «Советской Сибири» А. Кручины «В глухом углу, в Кузнецке» (уместен ли заголовок после катаклизмов гражданской!) написан в 1923 г. Основным источником, использованным журналистом, была работа Д. Поникаровского. Опубликованные до Поникаровского свидетельства А. Кручина считал «отрывочными и не совсем верными». Поникаровский же «поставил себе задачей по архивам собрать данные по истории города», и работа эта ему удалась. Перед читателем стоит дилемма: если журналист не заблуждается, то существовало не одно, а два исследования Дмитрия Алексеевича. Первое – упомянутое уже «Описание ...», составленное по литературным источникам, второе – построенное на архивном материале и побывавшее в руках Кручины.

Однако при внимательном чтении первой части очерка убеждаешься, что в опубликованных Кручиной исторических фактах ничего нового, неизвестного ранее науке, нет. Все это можно найти, скажем, у Кострова. С другой стороны, настораживают опечатки, совершенно одинаковые, в «Описании ...» Поникаровского и статье в «Советской Сибири», (К примеру: «В 1636 г. Кузнецк получил свой герб с изображением войны», правильно – «волка».) Мог ли сведущий в истории города воспроизвести столь явные искажения?

К высказываниям журналиста нужно относиться с большой осторожностью, ведь многие ошибочные взгляды, заблуждения (о т. н. пятилетнем пребывании Ф. М. Достоевского в Кузнецке и т. п.) уже изжиты. Но, несмотря ни на что, статья по-прежнему представляет значительный интерес, показывая преемство популярно-описательной дореволюционной и советской историографии и уровень исторических представлений в двадцатые годы. Нельзя не отметить к тому же, что очерк Кручины один из первых, написанных живым, не загромождённым «историзмами» языком.

Текст печатается по: А. Кручина. В глухом углу, в Кузнецке // Советская Сибирь. – 1923 – 29 июля.

В. Тогулев