Репрессии: без вины виноватые

Время вспомнить

ПАМЯТЬ, ПАМЯТЬ … Облачённая в печатные строчки документов, она становится историей государства, нации или просто семьи.

Грустная история семьи Якова Стародубова началась с того, что один из членов комиссии по раскулачиванию велел младшему сыну снять хромовые сапоги. Старшенькой внучке подал икону, сняв её с образов:

- Молись, девонька. Боженька хлебушка тебе даст.

И захохотал. Издеваться и тогда умели.

Но Бог не дал, когда люди отняли всё, разметали семью. Не сумели спасти даже Георгиевские кресты и медали. Искал их потом Яков до самой смерти, да не нашёл – кому было дело до царских наград, служение Отечеству не в счёт.

Вот так и появился мой дед, Яков Стародубов, со своей большой семьёй в "портовом городе" Шушталепе, Из родной Ребрихи выслали, с земли согнали. Добрая Сибирь приютила, да вот от бед не защитила. Не спас работящую семью и труд.

- Мама! А почему к нам так часто милиционер приходит? Потому что наш папа в тюрьме сидел? Но ведь, наш папа хороший. А почему тогда сидел?

- Не шуми. Конечно, хороший. Только ты сначала подрасти. А сейчас не надо. Помолчи.

Весть была ошеломляющей – арестовали Дениса. Это не первый арест в посёлке, но всё думалось, что их эта беда минует. Хотя непонятно было, за что других взяли, ведь работали вместе, жили на виду. Остались без отца Маша и Аня.

Потом и младший Павел с работы не вернулся: шел со смены бригадир, да не дошел. Его маленький сын стал сыном врага народа.

Все было жутко и непонятно – без родителей оставались дети, без детей – престарелые родители. Аресты продолжались.

Дверь распахнулась рывком:

- Стародубовы? Бабка, где дед?

- Уехал за сеном. Ещё поутру рано.

- Как приедет, чтоб сразу шёл в сельсовет.

Приходили за Яковом ещё и ещё, Металась бабка. Кому понадобился 64-летний старик? И зачем? Обычно из сельсовета больше уже не возвращались.

За сеном дед поехал на корове, другого транспорта не было, всё осталось в Ребрихе. Но всё-таки приехал – и сразу в сельсовет. Зачем потребовался и кому сельский пастух? В сельсовете был один дежурный, покрутил ручку телефона, да никто ему не ответил – поздно было. Отослали деда домой, пообещали утром вызвать. Да так и не вызвали. То ли тихоходная корова спасла, то ли по ошибке отметили, что дед по этапу ушёл.

Суды были коротки: приговор тройки, срок, этап. И братья догоняли друг друга на пути в Магадан. Единственная радость – всё-таки вместе, старший поддержит младшего.

Только что же произошло в посёлке, откуда столько арестов? В 1936 году прошли сильные ливни, поднялась вода, крепление затона не выдержало, и лес ушёл. Вот и вредительство. Мой отец был бригадиром на лесокомбинате. Друга по бригаде арестовали раньше, и он уже "проходил" дознание. Харкая кровью, он говорил отцу:

- Признавай всё, в чем будут обвинять, может, поживёшь ещё. Я, похоже, уже отжил ...

Большой воли был человек.

Отец и его брат обвинения подтвердили собственноручно, и именем тройки УНКВД им были вынесены приговоры – по 10 лет каждому. Папе было в то время 28 лет, был он маленького роста, узок плечами, молчалив, но твёрд в своём стремлении выжить – верой в свою невиновность. Был бригадиром лесокомбината, а стал доходягой одного из золотых рудников Дальстроя в Магадане. Был трудолюбивым, уважаемым человеком – стал врагом народа без роду и племени, без права переписки.

Неласков был цвета дикого серого камня небесный свод над Нагаевской бухтой Магадана. Так же дики и голы были скалистые берега хмурого залива. И Колымский тракт, лежащий на костях заключённых. Всё это было.

Я видела Колымский тракт из окна комфортабельного автобуса. Но папа не ехал в автобусе. Братьев гнали по этому тракту с конвоем и собаками. Всё это было. Все это не выкинуть из памяти, не забыть.

И всё-таки Бог не выдал. И освобождение пришло. И снова Шушталеп: Брат Денис скоро умер. Папа работал на песочно-каменном карьере, где принимали на работу всех без документов, "подозрительных", всех каторжных. Папа был каторжанином и сибулонцем – так "окрестили" тогда освобождённых. Они всё ещё были врагами.

На том песочно-каменном карьере и встретились две искалеченные судьбы – кто войной, кто колымской каторгой. И появилась семья, где пригрели совсем уже старых родителей (им было по 73 года), где один за другим появилось трое детей. Жилось трудно. Работали много. Очень много. Строили тёплый дом для своей большой семьи. Подрастая, и мы, как могли, помогали родителям. В семье был лад, отец был трезв и заботлив, мать вечно в работе, и всегда рядом бабушка с дедушкой. Тогда не спрашивали, велики ли у них пенсии. Пенсий раскулаченным крестьянам не платили. В короткие минуты отдыха перед сном папа садился на дерматиновый диван, и мы быстро усаживались рядом. До сих пор помню его сухие горячие ладони, когда он поглаживал наши головы, помню исходящие от него тепло и силу. Он был защитой и опорой. Любил свою семью, мечтал, чтобы дети вышли в люди и хоть кто-нибудь из троих высшее образование получил. И ради этого готов был остаться в одной майке.

Время шло, отец вновь заработал авторитет, и люди стали забывать, что бригадир ремгруппы шахты "Шушталепская" каторжанин, и звали его теперь Павел Яковлевич. Иногда по вечерам он закрывал какие-то наряды. И я никак не могла понять, что это за наряды, где они и почему их надо куда-то закрывать. Ведь у мамы старенькое пальто, и у всех нас так мало одежды, обуви, и всё почему-то быстро изнашивается. Но в эти вечера к папе подходить не разрешалось, а потом всё забывалось. Так тайна этих "нарядов" осталась нераскрытой. Не говорилось о годах, проведённых в Магадане, на этих темах лежало вето, поэтому мало известно о том, что пережито было там.

Не стало деда Якова; шушталепского пастуха, выросли его подпаски. Давно нет и моего папы. Колыма укоротила его век, хотя он был так нужен нам, ещё не окрепшим в жизни. А мы так и не знали, за что он осужден.

Но времена изменились. И вот уже семья хранит в своем архиве эти горькие документы, полученные в 1992 году. Держу их в руках, перечитываю. "Осужден постановлением тройки УНКВД 31 августа 1937 года по ст. 58," пн. 2, пн. 7, пн. 11 за участие в диверсионно-повстанческой деятельности". Недоумение, горькая-горькая обида. Малограмотный, по слогам читающий, повстанец-диверсант?! Думаю, что все они, осужденные сельские жители, не знали, что это такое – диверсия.

Память, память ... Дома их всегда помнили: кто родителей, оторванных от детей, кто детей, сжимая седую бороду в кулаке и всё больше теряя зрение от слёз и старости, плохо помнит их общество, для которого они мыли золото, которое судило, рядило и гнало, гнало на каторгу невиновных. На запросы теперь часто отвечают вдовам и детям казёнными фразами: "... на основании этого ... льготы вам не положены".

Забыто много о той страшной истории беззакония и насилия, если не вся. А зря. И жаль.

В. Стародубова, внеш. корр.

(Время и жизнь, 27 мая 1995)

Фото из коллекции музея Шушталепской школы:

Стародубов Денис Яковлевич

Стародубов Павел Яковлевич