Вы пробовали представить себе бесконечную Вселенную? Я пытался несколько раз. Не получилось. ...Взгляд уходит в глубину неба, к звёздам, упирается в пустоту, за которой открывается необъятное пространство. Мысли беспорядочно мелькают, путаются. ...Исчезают. Мозг отказывается работать. Зависает. На некоторое время прерывается дыхание, сердце останавливается ...Всё! Не пробуйте, свихнётесь.

Можем вообразить Галактику, найти место Солнечной системы в звёздных мирах, планеты, кружащие вокруг Солнца в строгом порядке. Уникальную нашу планету, Землю, маленькую во Вселенной и огромную для нас, которую мы увидели на снимках из космоса. Удивились, как точно изобразил её более чем полторы сотни лет назад наш талантливейший поэт – "Спит Земля в тумане голубом". Михаил Лермонтов рассмотрел воображением нашу Землю из космоса раньше всех?! Загадка молодого русского гения, юноши – не от мира сего.

Исследователи, путешественники ходят по заповедным уголкам с кино- и видеокамерами, открывают нам чудесную и загадочную красоту разноцветной дивной природы. Механизмы организации жизни животного мира, выработанные тысячелетиями, пока с трудом поддаются объяснению. Сложные правила сосуществования в условиях роевой жизни пчёл, муравьёв, других насекомых и стадных животных понятны лишь в общих чертах. Похожие признаки разумного сотрудничества есть и в растительном мире – симбиоз. Кто так мудро устроил всё? Не верится, что всё как-то само собой устроилось, без участия величайшего и мудрейшего мастера.

Мы знаем о многих народах, проживающих на планете. Стараемся понять причины противостояния и дружбы государств в истории человечества. Изучаем главные законы мироздания, закономерности развития общественных отношений.

Каждый думающий человек хочет знать место своей страны в огромном человеческом мире, найти собственный уголок в просторах необъятной родины. А мало-мальски образованный желает осознать, зачем дарованы ему жизнь, разум. Как себя найти и прожить со смыслом?

Почему тебе так повезло, что именно ты – один из громадного множества – радуешься солнцу, свету, природе, "данной нам в ощущениях"? И почему в конце всего прекрасного и чудесного – смерть? ...Что такое смерть? Если она есть, тогда зачем была жизнь? С какой целью? Ведь действия Природы не могут быть абсолютно бессмысленными. ...Понять нам не удаётся – сознание не принимает такого вопроса, и мозг испытывает такой же ступор, как при попытке представить бесконечность Вселенной.

Невозможно поверить, что "этим" не руководит кто-то разумный. А если никто не управляет миром, тогда всё развивается на основе уже известных и ещё неизвестных законов. ...Законы. Откуда они? Всё-таки что-то заставляет тебя и меня совершать определённые поступки, делать, как нам кажется, разумный выбор. Заставляет ошибаться, исправлять ошибку, и снова ошибаться, да так, что уже исправить невозможно.

Лучшие умы человечества пытаются ответить на самые коренные вопросы бытия. Наряду с ними проворные и не очень богатые умом "мыслители" создают теории, гипотезы о происхождении Мира, о происхождении человека, о вечной жизни, о переселении душ и прочем. Потом стараются вдолбить всем своё "гениальное" заблуждение. Любой умный человек, привыкший опираться на осязаемое, а не на эфемерное, категорично возразит:

- Не наводи тень на плетень!

Да ещё каким-нибудь каверзным святорусским словом обложит. Поставит жирную чёрную метку на всякую "теорию". И на "гениальность" заодно. Поэтому в русском мире не может удержаться ни один теоретический постулат, не основанный на трезвых фактах. Так что у нас, у русских, лучше не наводить тень на белый день. Не получится. Только наука может дать основательные ответы на наши нелёгкие вопросы.

У всех – общий мир. Но для каждого он – особенный. Стремимся найти общее и объединиться на его основе. ...Так и проходит жизнь – в труде, в попытке осмыслить сущее и себя. Вот, кажется, – пора итоги подводить. ... Ответов мало. А вопросов всё больше.

Говорят некоторые досужие дельцы: "Живи для себя. После нас хоть потоп. Хватай, наслаждайся!" Бездушные, равнодушные так и живут. Красиво и пошло. Но разве это жизнь? Стоило ли появляться на свет – небо коптить и мусорить? ...Не получается у нас так, потому что всегда находятся какие-нибудь заботы, обязанности, от которых нельзя отмахнуться.

Я и ты – мизерные пылинки в необъятном пространстве, где всё движется по законам природы. ...Куда-то мы с тобой движемся? По законам ли? Или по-другому? Не зря ведь люди издревле придумали слово, применительно к людским поступкам, – беззаконие. Ведь это нехорошо, если беззаконие.

"Суета сует. И всяческая суета", – печально изрёк древний иудейский царь Соломон, сокрывшись под именем пророка Екклесиаста. Но кстати добавил: "Делай здесь всё, что можешь делать. Ибо там нет ни делания, ни заботы". Материалист всё-таки был этот пророк. ... Уж не гегельянец ли, не марксист ли? Крамола. ...На дыбу его! На пытки! Ведь он первым сказал – "И всё возвращается на круги своя". Значит, есть законы, общие для всех. ...Их пустой ложью не одолеешь. ...Пытаются сокрыть запутанным многословием и замысловатостью речей. ...Опять не получается.

Великий русский мудрец Лев Толстой всю сознательную жизнь старался разгадать смысл бытия. Не раз, хотя умозрительно, но красиво и афористично пытался разъяснить людям истину – о счастье, о любви, о смысле жизни. ...К нему устремились паломники со всего мира – спросить, разузнать, как надо жить. ...Перед самой кончиной он разочаровал всех жаждущих истины: "Только сейчас начинаю понимать..." А вы знаете, в чём смысл? Нет?

Опираясь на великих классиков-мыслителей, мы уверены, что смысл жизни не в благах добытых для себя. В конце концов всё равно ведь в своё время оставим нажитое. Не так ли? Думаем, думаем. ...Неуверенно шагаем, как в потёмках. Пока надумаем – жить-то уже некогда. ...Ха!

Тут вспомнил анекдот про медлительного чукчу. ...Раскуривая трубку, молча встретил он забредшего на огонёк путешественника, а когда тот выпил, закусил, выспался и утром двинулся в путь, крикнул ему вслед, вынув, наконец, трубку изо рта: "Эй, человек! Зачем приходил?"

Вот тебе и анекдот. Не анекдот однако. ...Притча. Кто ты или что ты в этом мире? Или вообще – ты никто и ничто? Приходил без смысла и уходишь в никуда? А в конце жизни из огромного белого света, с которым ты успел породниться, который полюбил, прозвучит тебе насмешливо:

- Эй, человек! Зачем приходил?.. А?

Слава тебе, Господи, что я – русский!

Маленькая уютная изба с окнами в синих наличниках, с резными ставенками. ...Там чисто выбеленная большая русская печь, под потолком за цветастой занавеской полати – место обитания шумной ребятни. Железная двуспальная кровать под вышитым покрывалом. Рядом с нею – кованый сундук – главный предмет из деревенской мебели. Откинешь овальную крышку, а на её нижней стороне картинки из старинной жизни – цветные открытки, царские и первые советские деньги, облигации и прочее. Всё, что не могло служить к практической пользе, стало украшением и поводом для воспоминаний. У детей такие сундуки с картинками вызывали волну любопытства и восторга – первое осознание историчности бытия, уважение к предкам.

Старинная швейная машинка "Зингер" с ножным приводом, узорной металлической надписью "1897" – тоже историческая достопримечательность. Две лавки – одна около печки, другая – в кути, железный крюк для зыбки под белёным потолком. Крепкий крашеный стол у стены. В синей рамке старые фотографии – дедушки, бабушки, другие родственники – одиночные и семейные. Всё буднично, обыкновенно. Только тем и дорого, что это своё, родное.

В правом верхнем углу – самое почитаемое место – божница, застланная узорчатым вязаным кружевом. На божнице старое медное распятие, рисованная икона в золочёной рамке. Слева от икон бутылочка со святой водой, несколько свечей да яички, крашеные к пасхе. Приходящие родственники и соседи при входе крестились в сторону божницы, низко кланялись и лишь затем приветствовали хозяев. Однако, прежде чем начинался разговор, следовала церемония.

- Присаживайтесь, – говорила мама соседке, подставляя табуретку.

- Да ладно, постою.

- Присаживайтесь! – настаивала хозяйка.

Продолжая отказываться, соседка, как бы между прочим, подтягивала табуретку поближе к порогу, усаживалась. Меня смешила эта процедура. Потом понял, что таков обычай – своеобразная церемония из русского обихода. Видимо, отсюда пошли приговорки – "не церемоньтесь", "просим без церемоний" и тому подобное. А церемонии всё-таки живут, повторяясь в поколениях.

В том далёком уже мире не запирали дверей, люди были доверчивы и гостеприимны. В 50-е годы во множестве проходили через наше село реабилитированные ссыльные. Просились переночевать, и всегда находили здесь пропитание и ночлег. Не зря сложилось в русской речи – "Чем богаты, тем и рады". Прохожие платили лишь тем, что рассказывали о далёких от нас государственных событиях, о своей жизни, приключениях и страданиях. Их глазами мы видели всю нашу страну – великую в мировой истории и несчастную в судьбах лучших своих сынов.

***

Во время очередной побелки мама сняла иконы с божницы. Разглядывая их вблизи, я обнаружил под закопчённым ликом Богородицы другую картинку, сияющую свежими чистыми красками. Там был образ Бога-отца. Моя находка вызвала всеобщий переполох. ... Как лик Бога мог попасть под изображение Богородицы?! Собрались наши бабушки, тоже удивились. Пошептались, посоветовались, сказали, что произошло "чудесное обновление". И мне, как непорочному младенцу, мол, удалось обнаружить это чудо. С того дня обновлённая икона торжественно и радостно засветилась в переднем углу, а мама с восторгом рассказывала о случившемся всем родственникам.

Несмотря на юный возраст, я никакого чуда "обновления" не понял, как и теперь не верю всяким так называемым "чудесам". Что удивительного может быть в том, что на фабрике положили два изображения – одно на другое? Узнал тогда одну особенность людей – каждый видит то, что хочет или способен видеть. Многие люди почему-то не осознают: великое чудо – весь мир, сотканный по Законам природы. И если в жизни происходит необыкновенное явление, то оно сотворено именно по этим законам, ещё не знаемым нами. Одни люди стараются изучить их, а другие создают дешёвые мифы, за которыми стоят самолюбование и суетное слово.

Однажды отец рассердился на жизненные неудачи, с руганью снял с божницы распятие, изуродовал его и бросил в угол. Он полностью перенял дедовский характер, который, хотя и молился Богу, считал его обыкновенным подручным в мирских делах. Если подручный не соответствовал требованиям хозяина, то получал наказание.

Не разве таковы только мои дед и отец? Ведь многие якобы верующие люди совсем не верят в Бога, а держат его в качестве исполнителя собственных желаний. ...Меня всегда приводит в печаль приземлённость мышления людей, не способных подняться до истинного научного знания или хотя бы до элементарной веры во что-то реально существующее вне их утилитарного сознания. Такие вот разыскивают бога, который будет наиболее полезным для их благополучия, поможет удачно пристроиться в этой жизни да ещё заручиться удобным местом в загробном мире, ничем особенно себя не затруднив. Поклонись, попроси, принеси мизерную жертву – вроде, взятку – и всё тебе будет, как хочется.

Не могу до конца понять, как согласовывается в человеке противоречие между духовным и меркантильным. И может ли это противоречие каким-то образом разрешиться?

- Душевный ты человек, Петрович, но не духовный. Когда в Бога поверишь, будешь духовным. Из тебя отличный проповедник получился бы, – улыбчиво говорил мне когда-то один баптист, желая повернуть на свой путь.

Конечно не стал претендовать на духовность, потому что для такой "духовности" должен был изменить своей вере. Я пришёл в этот мир и крещён в православии, не приучен изменять роду, родине и вере. Только подумал. ...Душевность и духовность, оказывается, близкие, но разные понятия. Тем не менее, не все верующие духовны. И наоборот, есть в обыденном смысле неверующие, даже атеисты, которые несут в себе огромный заряд настоящей духовности, даже наиболее просвещённые люди нашего времени, выдающиеся всемирно признанные учёные, академики, лауреаты Нобелевской премии.

Теперь уже не верю в бога, которого мне навязывают, потому что знаю историю религий, в том числе христианства. Вижу, издревле побеждало лишь то направление, которое имело реальную силу, но не правоту. Веками длятся разномыслие и споры в религиозных течениях, как у христиан, так и у мусульман. Спорят иногда о совершенно ничтожных вещах, а правота обыкновенно доказывается путём насилия. Религиозные деятели твердят, что Бог един, каждодневно призывают в молитвах к "соединению всех Божиих церквей", но сами растащили его по своим храмам, борясь за прибавление паствы и доходов от неё. Где есть вражда, там нет духа святого. Церковь же всегда лишь сочувствует бедным, но неизменно сотрудничает с богатыми и властью. А между богатством и бедностью всегда пропасть и вражда. Духовность есть лишь в некорыстно любящем сердце. Это непреходящая истина.

Конечно, вера в Бога – самый лёгкий путь обретения хотя бы тусклого самосознания для людей тёмных, не затрудняющихся обременять ум познанием природы вещей, ограничивающихся верой и суевериями. Пусть их боги и привидения остаются с ними. Если вы зададите им неудобный вопрос, например, о противоречиях в текстах священных книг или разноречиях в их учениях, они впадают в ярость. Вся умилительная благообразная маска мгновенно исчезает, и вы нарвётесь на элементарную грубость и ругательство. Особенно дерзки и непримиримы последователи новых религиозных и псевдонаучных учений, которые ещё и доход и славу с того имеют. Настоящие злые волки. Не будите лихо, покуда оно тихо. Лучше – мирное сосуществование.

Такое принципа я стараюсь придерживаться на своем сайте по садоводству, на котором публикую статьи ведущих учёных, опытных садоводов, людей умных и скромных. Попадают иногда довольно хорошие статьи о практике садоводства в суровых условиях от "первооткрывателей", "непризнанных гениев", "новых учителей", "мэтров и гуру", прорицателей, намеренных "поставить на уши" всю "официальную науку". Они вещают много и уверенно, тоном, не допускающим возражений. Всех, кто их не принимает или не понимает их постулатов, грубо обзывают недоумками и разными нецензурными словами, грозят наказанием от "провидения". Конечно, "мы метим все в Наполеоны". ...Но это уже слишком. Заслуживают они лишь того, чтобы наплевать и промолчать. Спорить с ними – себя не уважать.

Бога, Богородицу, Креста, Спасителя, крестителя, святителя, почву, землю. ... И ещё ворох матерных оборотов, свойственных русской простонародной речи, живёт у нашего мужика в самом его подсознании. Возможно ... русские за прошедшее тысячелетие так и не приняли Бога, принесённого из заморских стран, внедрённого "огнём и мечом". И вообще, думаю, синагога, церковь, костёл, мечеть, так же, как основные религиозные обряды и атрибуты становятся не воплощением веры, а всего лишь элементами национальной культуры, складывающейся веками в условиях общинной жизни и семейных традиций. А вы как думаете?

Сколько разного сказано о загадочной русской душе! А она не так уж загадочна. Русский человек противоречив. Может быть жаден до безумия и бескорыстен до святости, эгоистичен до мании величия и жертвенен до полного самоотрицания, фантастически гениален и беспросветно глуп, необычайно ленив и бурно деятелен. Бывает сумрачно угрюм и безудержно весел; искренен, открыт и одновременно хитёр, изворотлив. Он искренне со слезами молится Богу и жестоко ниспровергает его. Может стать ничтожным предателем и самоотверженным патриотом. Он способен безжалостно убить родного и пожертвовать собой ради любого, даже не очень близкого ему человека. И делает всё с неудержимой страстью, или, как сказал один из героев А. Н. Островского, "если любит, так уж любит, а ненавидит – так всей душой".

Рождённый с большим потенциалом, один стремится впитать самое лучшее в этом мире, становится социально ценной и духовной личностью. Другой, начав с малого дурного поступка, накапливает в себе самое порочное, бесчеловечное, а особенно, получив богатства или власть, превращается в мерзкое животное – "чудище обло, огромно, стозево и лаяй".

Говорят, что русские не предприимчивы. Безусловно, это так. Изобретатели, первопроходцы, они редко использовали открытия себе на пользу. Восторженные душой, всегда бескорыстно делились своими достижениями со всеми. Потому что большинство из них презирают ловкачество, обман, желание нажиться за счёт других. Это считается постыдным и никак не соответствует русской национальной культуре. Корень народного духа не в обретении богатств, а в том, чтобы как можно больше отдать другим людям от своих трудов праведных. Ибо это – лучший способ оставить себя в будущем. А они, мечтатели, всегда думают о будущем. И в самых жестоких условиях настоящего несладкого своего бытия спасаются и выживают только благодаря вере в прекрасное будущее. Если не для себя, то для своего потомства, для рода, народа и Родины.

Ещё одно свойство, которое возвышает нас и одновременно мешает адаптации к внешнему миру, чуждому, коварному и зачастую враждебному нам. Русские дружелюбны и наивно доверчивы, но беспощадны ко всем, кто обманывает их доверие. Тому в истории множество примеров. Не плохо, не хорошо – так есть. Но стоит ли исправляться в худшую сторону?

О физическом здоровье наших людей даже говорить нечего. ...Массовое купание в прорубях стало национальной традицией. Вон, толпа молодых иркутян устроила кросс в купальных костюмах на морозе по заснеженным улицам города. А наши сибиряки на зимнем курорте в Шерегеше тоже почти голяком организовали массовый спуск на лыжах по крутым склонам. Весёлые, румяные. Всё им нипочём. Как можно страну с таким народом покорить? Шалите...

Мифическая загадочность русских лишь в том, что они не укладываются в рамки формальной логики плоско думающих западных мыслителей. Да и наши суесловные апологеты тоже не отстают – приписывают русской душе какие-то мистические свойства, скорее всего, для придания большей глубины и значимости своим пустым умствованиям.

Некоторые наши недруги, преисполненные зависти к богатствам необъятной земли, злобой за непонятность характера и образа жизни людей, её населяющих, говорят о нас только плохо. Однако, как всегда, это не о русских, а лишь о малой их части – быдле. А быдло многонационально, не имеет представления о человеческой или национальной морали и культуре. Оно нечистоплотно физически и нравственно, абсолютно беспринципно и катастрофически неграмотно. Ради собственного благополучия продаст мать, детей, родину.

С тех пор, как "перестроечные руководители" девяностых годов начали торговать Родиной по частям и оптом, старались разрушить в нас чувство достоинства и национального самосознания, их развелось достаточно. Разбогатевшие чужим трудом "олигархи" и так называемые "предприниматели", чиновники, имеющие большой доход без приложения пропорциональных усилий, а также обыкновенные люди, выведенные из нищеты случаем и понявшие вкус материального благополучия. ...Они по недалёкости ума вообразили, что им дано господствовать над миром, не уважать живущих рядом людей и нарушать элементарные нормы человеческой морали.

Глядя на высоченные заборы около помещичьих усадеб, на не в меру упитанные дебелые физиономии за тонированными стёклами автомобилей всегда настораживаюсь – там может затаиться быдло. Иногда приходится общаться с ними. Какого необоснованно высокого мнения о себе эта "элита", от умственно ненормальных и малообразованных, страстно стремящихся выделяться среди других какой-нибудь глупостью! "Светиться" во что бы то ни стало – их главное и непреложное желание. Выделяться богатством своих владений, дороговизной украшений, необычностью одежд и нравов. Злятся, прямо желчью исходят, когда называю их "новорусскими". Быдло уродует и дискредитирует лицо любой нации, искажает картину нашего бытия, но, к счастью, не составляет большинства. Оно останется таковым, независимо от чинов, званий и дипломов.

А быдло из национальных меньшинств несравненно глупее и циничнее русского. На каждом шагу нарушают любые нормы морали, не упускают случая, чтобы вызывающе покичиться богатствами и пренебрежением к окружающим. Их нравственно необразованное потомство особенно ярко отличается в демонстрации вседозволенности, грубо нарушает все дорожные и не дорожные правила и законы. Считает, что они – хозяева жизни – вызывают зависть у других. В их полупустых головных коробках, не укладывается, что вызывают они только негодование и всеобщее презрение. Я уже говорил, что жадность, глупость и высокомерие – родные сёстры. Одна тошнота от них...

В массе своей русские люди непредсказуемы ни для кого – ни для друзей, ни для врагов. Они неистовы и непреклонны в страсти побеждать, а как победители – поистине милосердны. Искренне толерантны, терпимы ко всяким национальностям, вероисповеданиям, потому что веками привыкли жить в содружестве с инородцами. Они свято почитают своих вождей, но если обнаружат в их деяниях корысть или предательство, то сокрушают жестоко и беспощадно. Великая слава и страшная беда любому самому умному политику, который берёт на себя тяжёлую миссию – быть их вождём. Полагаю, что эти качества присущи не только русским, но в разной степени и другим национальным характерам и культурам.

Несомненно – все русские до упора стоят за справедливость, ради которой, не раздумывая, пойдут на смерть. У нас в ходу понятие "правда", которое воплощает в себе закон и справедливость. А государственный закон для нас – "не столб, перепрыгнуть нельзя, а обойти можно". Заметьте, что многие законы, которые принимаются нашими законодателями, не выполняются по умолчанию ни населением, ни блюстителями. Перечислить их? Не буду. Сами знаете. Улыбнусь и промолчу.

Особенно раздражает русских социальная несправедливость. А в условиях вынужденного неравенства они молчат, копят ненависть, чтобы разразиться беспощадной бурей, при случае разобраться с обидчиками без деликатности. Не раз случалось такое в прошедшем тысячелетии. Но у беспамятного потомства всегда наготове новые топоры да вилы и, к сожалению, старые грабли. Не зря говорят, русские долго запрягают, но быстро едут. Ведь, "какой же русский не любит быстрой езды?!" В этом галопе и лбы себе расшибают. Ничего не поделаешь – тоже национальная традиция.

Благодатная почва, созданная нашими политическими деятелями, где провозглашается справедливость и социальная направленность, а на деле господствует приоритет денежного мешка, чистогана, порождает дальнейшее расслоение общества и создаёт новые причины для антагонизмов и вражды. Как же многозначительна эта фраза из "Бориса Годунова" – "Народ безмолвствует".

***

Когда в июле 2016 года я услышал слова дагестанского героя Магомеда Нурбагандова, представшего перед лицом вечности – "Работайте, братья", меня пробило всего, как молнией. Знаю, что всех пробудил возглас юноши, у которого впереди была целая жизнь, но принял он смерть ради долга и чести. Бандитская пуля застигла его не на поле брани, а во время отдыха на природе с семьёй и родственниками.

Кровавые бесы хотели выставить его предателем, трусом. Подло подделали и выложили запись случившегося в социальные сети – Магомед на коленях под прицелом. Однако затем была найдена видеозапись в полной версии. Он был поставлен на колени, но последние слова подняли его высоко над всеми, в самые небеса – "Работайте, братья!" Остались молодая жена и двое детей – теперь сирот. Ещё оставил Магомед семье и нам всем в наследство от него гордое имя российского воина.

Подвиг его вскоре был повторён. И будет повторён во множестве, как множились в своё время подвиги наших героев прошедшей войны – Зои Космодемьянской, Александра Матросова, Николая Гастелло, молодогвардейцев, других, которых и перечислить невозможно. ... Подвиг десятков миллионов соотечественников – на трудовом фронте, в блокаде, в партизанских отрядах, в тылу врага. ... Они не считали ту жизнь подвигом.

Только что пришло известие: погиб один лучших сынов России и Украины Михаил Толстых с позывным "Гиви", командир ополченского подразделения "Сомали".

Смотрел как-то его интервью. Обаятельный, чуть наивный и героический – настоящий мужик, борец за правду. Кажется, наполовину русский, наполовину грузин. В ответ на вопрос о национальности он ответил: "Да русский я просто-напросто". Ему было 36 лет. Юноша, у которого тоже вся жизнь была впереди. А до него погиб такой же молодой командир батальона "Спарта" Арсен Павлов с позывным "Моторолла".

Будем помнить их! Ведь мы с вами россияне. ... Просто-напросто – россияне, и не только русские. В нашей крови перемешалось много всяких кровей, но остался стержень, общий для всех народов нашей земли. В нас есть общее свойство – до самой крайней смертной минуты любить Родину, землю предков-воинов, и жертвовать ради неё всем. "Должен и сын героем стать, если отец – герой". Они – соль соли земли и свет света для людей всего мира.

Это было, как гром среди ясного неба, в мире, где всё измельчало от всеобщего стремления к "сытому существованию". Мы поняли, что с этой минуты нельзя жить по-старому – нельзя склонять голову перед злом и насилием, нельзя жульничать, работать, спустя рукава. Некоторым мнилось, что уже всего у них хватает. Оказалось, не хватает у многих из нас самоотверженности в исполнении человеческого долга. Поэтому и вздрогнули все. Некоторые – в недоумении. Вы уже знаете, что подразумеваю под этим словом, – "не до ума".

Не все понимают простую истину: народ – пчёлы в одном улье, муравьи одного большого муравейника. Здесь всё зависит от каждого и от всех вместе. Если бы мы поняли эту великую истину, разве остались бы у нас ещё неправедные судьи, взяточники-чиновники, недобросовестные правоохранители, тунеядцы и прочее отребье без стыда и совести?

Для чего я пришёл в этот мир? Делать добро, строить прекрасное или нести зло и разруху? В каждом нашем поступке, малом и большом, должна быть оценка его моральной состоятельности. Работайте, братья! И добавить нечего ...

Друзья мои, ведь всё, о чём я сейчас говорю, видели и те, кто переступил через совесть – взяточники, казнокрады, дельцы, построившие своё благополучие на обмане и несчастье других. Как они приняли это? Как отреагировал их внутренний голос? Если, конечно, он ещё остался в них, и не сожрала его чёрная жадность. И, если в ком-то не проснулся голос совести, уже точно скажу вам: у них нет памяти о предках, о родителях, наставлявших на добрый путь, не осталось школы и учителей, мудрых наставников, жертвовавших для них своими жизнями. И, главное, – они никого не любили и не любят. Быдло никогда не признает себя таковым. Им трудно понять, что кроме них – великих и оригинальных – существует множество подобных людей, которые требуют уважения и признания. Человеческого признания, а не снисходительности. Если надо – и подвига требует. А на это они неспособны.

И теперь есть среди нас герои-воины и труженики. Простые наши граждане. Присмотритесь только. ... Иду по нашему замечательному утопающему в зелени и цветах проспекту Мира. Спешат озабоченные люди – с работы и на работу. Машинисты турбин, слесари, столяры, строители, учителя, врачи, чиновники, других многочисленных профессий специалисты. Трудящиеся. ...Молодые мамочки ведут детишек в садик, эти везут своих грудничков в красивых колясках. А вон бегут весёлой стайкой школьники на свою работу – в школу. На чистых удобных диванчиках сидят старики и старушки, пенсионеры, истёртые жизнью, с шершавой дублённой временем кожей, прожившие нелёгкий свой век. По обыденному одетые, без орденов и медалей.

Вспоминают прошлое, пытаются рассмотреть будущее в движущемся мимо нескончаемом потоке. Их заскорузлыми жилистыми руками построен прекрасный город-сад. Они некрасивы на вид, но сколько красоты в их мудром мечтательном взгляде! Сколько там души! Здесь сходятся, перекрещиваются пути нескольких поколений. 9 мая на площади Победы встречается весь город от мала до велика. В общий строй встают ещё те, кто уже ушёл, внеся свой вклад в наше общее будущее.

Какие они для меня родные и близкие! Творцы прошлого настоящего и будущего. Посмотрите на них таким взглядом, и у вас появится радость в душе и какая-нибудь цель, основательная, с хорошим смыслом. И гордость появится. Поблёкнет вопрос "Зачем приходил?" Скажете тогда себе и всем вокруг:

- Затем и приходил. ...Чтобы продолжить и преумножить.

Прожив на белом свете уже приличное время, могу с уверенностью сказать: нормальных, порядочных людей, живущих в национальной духовной традиции, в нашей стране преимущественное большинство. Разного рода отщепенцы были и долго ещё будут раздражать нас своим нечистым существованием. Но они – лишь короста на здоровом теле человечества, которая непременно отторгнется нравственным законом цивилизации и всеобщим презрением. Верю в это, так же, как и вы верите. Без такой веры жизнь потеряла бы для нас всякую ценность и смысл. Не правда ли?

Когда победил мятежный Крым, я писал, что там рождается новый героический победный дух. Запах истинного народовластия почувствовала вся Россия. Сегодня на этом пути стоит Донбасс. А сколько ещё на свете таких земель! Всей Украине того не миновать. И России тоже. Нам всем нужны народные вожди, а не олигархи, думающие только о своих капиталах. Изворотливые политики, которым чужды интересы народа, стараются использовать наш патриотизм в своих корыстных целях. Страшно становится, когда самое святое в нашей жизни – любовь к родной земле, к своему народу, память о достоянии предков, о подвигах их – становится орудием в руках грязных людей. Они поведут нас, как козлят на заклание. Хватит ли у нас разума распознать ложь? Дай нам, Бог, ума-разума!

Как утверждают все мировые религии, никто не может увидеть изначального Бога воочию. Но у каждого человека в душе складывается свой образ его, в зависимости от уровня знаний, образования и культуры. Не в силах понять, что или кто стоит над религиями, я по обычаю предков говорю, обращаясь к неведомому, управляющему Миром: "Слава тебе, Господи!"

Слава тебе, что я – русский. Быть русским – большая честь и великая ответственность перед родом, народом, Родиной и Человечеством. Ответственность – от рождения и до последнего вздоха.

***

После выходки отца утром следующего дня я расправлял молотком изломы, глубокие вмятины на изуродованном образе распятого Иисуса. ... И плакал. Кажется, никогда не плакал так горько. Почему – не могу объяснить. С этого дня отношения мои с родителем складывались лишь в рамках традиционного послушания и формального почтения. Не более того. Пусть простит он меня, если я был неправ. Но в том не раскаиваюсь.

Через шесть лет после моего рождения избушку продали на слом, новые хозяева перенесли её в неизменном виде в больничный лог по улице Подгорной. Когда я немного подрос, возвращаясь из библиотеки, из центра села, старался пройти не по Алтайской или Советской, а именно по этой неровной улице с густыми зарослями крапивы у заборов, чтобы хоть издалека взглянуть на мой домик, увидеть приветливые синие ставенки на окошках. В тот миг сердце, радостно кувыркнувшись, томительно и тоскливо замирало. ...Мой родной дом ...

На месте старой избы был построен новый красивый, крытый по круглому настоящий особняк. Однако он не стал для меня таким родным, как наша маленькая уютная изба. Потому что там впервые начал отличать свет от тьмы, чёрное от белого, различать всё в этом разноцветном удивительном мире.

***

Наше село Алтайское, или, как говорят, трижды Алтайское, потому что – районное, а ещё – Алтайского края – выросло у самого подножья Алтайских гор. Возможно, стоит оно со времён пока мало изученной легендарной Великой Тартарии. Откуда появились здесь первые жители, вряд ли когда-нибудь станет известно. Вдали от городов, центров государственного управления, стало пристанищем для беглого и ссыльного люда из разных мест и времён – первых сибирских поселенцев, гонимых властью сторонников "правоверной веры христианской" со дней царствования "тишайшего" Алексея Михайловича, лихих казаков, беглых от крепостного ярма крестьян, переселённых во время советской коллективизации хлеборобов, сосланных во время Отечественной войны немцев Поволжья. Все находили здесь безопасность и миролюбивую среду.

Выстроилось Алтайское крепко и навеки, всегда удивляло сказочной красотой изредка заезжавших сюда русских просветителей, писателей, описавших его в своих бессмертных произведениях. Но из-за непролазного бездорожья жило вдали от цивилизации, руководствуясь собственным древним укладом и своими неписаными законами, которые были покрепче всяких государственных.

Дороги туда были совсем худые – с ухабами да лужами. Сплошная тряска и виражи. До ближайшего старинного города Бийска приходилось полдня тащиться. Теперь дороги покрыты блестящим асфальтом, и время в пути сократилось раз в пять по сравнению с прежним. По гладким обустроенным автомагистралям богатые люди со всей страны едут сюда на радоновые источники, чтобы излечить свои неизлечимые болезни, большей частью возникающие от праздного нездорового образа жизни. Здесь они могут вдохнуть целительного воздуха и вдоволь насмотреться на сказочную красоту волшебного горного края.

С юга за близкими зелёными логами, дышащими прохладной свежестью, невнятно дыбятся чёрными лысыми хребтами загадочные горы, уходя вершинами в лазурное туманное небо. Рождённые здесь привыкают осязать и любить эту повседневную красоту, не осознавая всего её величия. Лишь позднее, оказавшись на чужбине или приобретя зрелость ума, влюбляются в неё всем сердцем и не могут думать или вспоминать о ней без сладкого содрогания и оцепенения ... И слово "родина" произносят не походя, а очень редко, осторожно, с трепетом и благоговением. Я тоже говорю с душевной теплотой – родина моя.

Снизу казалось, что белёсые вершины совсем рядом – рукой подать. Но это – всего лишь иллюзия. Брат отца дядя Миша, бывал на самой высокой горе – Мухе.

- Ой как далеко! Оттуда всю землю видать, – усмехаясь своим узким хитрым прищуром, говорил он. – Это кажется, что близко.

Младший из шестерых братьев и сестёр, дядя Миша был самым грамотным. Уже после войны служил на Тихоокеанском флоте, побывал в заморских странах, ходил на корабле в Китай и любил вспоминать об этом. Особенно много рассказывал о китайских обычаях и кулинарии, о том, как китайские друзья старались угостить русских моряков самыми изысканными национальными блюдами – собачьим мясом и змеями, приготовленными в виде колбасок. При этом заливисто смеялся, прищурив глаза.

Он отличался крепким телосложением, широкоскулым лицом, унаследованным от матери, бабушки Марьи Петровны, которая носила в девичестве русскую фамилию Некрасовых, однако имела в себе большую долю азиатских кровей, а также громадную физическую и духовную силу. Робила всю жизнь за троих, нарожала шестерых детей (Александру, Прасковью, Пётра, Сергея, Ивана, Михаила), была знаменитой на Алтае знахаркой, лечила целебными травами и мало понятными заговорами типа – "Утренняя заря Марея, вечерняя заря Маремьяна, Софья, Рисофья..." Что мне запомнилось. ... Как позднее узнал – это начало молитвы с перечислением древних славянских духов. В заключение чаще всего звучало "во имя Отца и Сына, и Святого духа". Так что молитва представляла собою причудливое соединение древнеславянских и христианских образов. И, тем не менее, ездило к ней лечиться народу – видимо невидимо. Многим за свою жизнь помогла баба Марья, спасла от страшных телесных, душевных недугов а также от преждевременной смерти. Кстати, плату за лечение никогда не брала. А сундук был доверху набит подарками от пациентов, популярными в то время "нарядами" для старух – чулками да платками, которые после её кончины раздали местным бабушкам.

Дядю Мишу тоже все ценили за трудолюбие, мастеровитость, весёлый нрав. Его охотно принимали на любую работу – механизатором, слесарем, кочегаром и так далее. Кем он только не был. ...Долго нигде не задерживался, – не уживался с начальством. Любил "резать правду" с подкреплением её непечатными эпитетами. Всегда с руганью увольнялся. А потом мастерового человека снова разыскивали и просили вернуться, потому что специалиста добросовестнее его найти в селе было трудно или вообще невозможно. Дядя Миша снисходительно возвращался на старое место, но его гордость, уверенность в своей незаменимости и правоте необыкновенно возрастала, а новый конфликт не заставлял себя ждать. Потом всё повторялось. И так – почти всю жизнь. Но он никогда не признавал своей вины – общая черта в характере родного семейства Казаниных. Бывало они говорили: "Мы – Казанины...", "У нас – у Казаниных..." Думаю, может, это не гордость вовсе, а горделивость, схожая с хвастовством? Гордыня. Не пойму, откуда произошли эти характеры – то ли от дикой крови предков, то ли от воспитания? А вы как думаете?

Большинство рода Казаниных, конечно, имело немалые способности и смекалку. Но все были очень самолюбивы, глубоко уверены в своей исключительности. Если не получали безоговорочного признания, тогда готовы были разрешить противоречие жестокой силой либо другим неоправданно грубым способом, вплоть до протестного суицида. И Бога не боялись. ...Так из поколения в поколение. Пусть он простит им гордыню и смертный грех, если можно. Не мы судьи...

Как прочитаю воспоминания моих современников – было у них всё гладко, красиво. И родственники – благообразные, ровные на подбор. Прямо лавровое генеалогическое древо или житие святых. А я не описываю святых, говорю всё, как было, как есть. Ведь из песни слова не выкинешь. А песня у каждого своя – с запевами, припевами, с игривой залихватской страстью, слезами, печалью, со срывами и недопетыми куплетами. Как в жизни бывает. Счастье и несчастье друг за другом ходят. Казанины мне близки, потому что во мне их кровь. Возможно, со своими отклонениями, но родная кровь. Хотя и выглядел я среди них, как говорила тётя Маруся Казанина, выродком, потому что не вписывался в общий ряд своим умеренным характером.

На старой фотографии вижу, как вся родня справляет какой-то праздник. Сфотографировались около маленькой и невзрачной избы дяди Серёжи. На переднем плане дядя Миша и дед Семён наяривают на аккордеонах. Дядя Серёжа блистает лысиной позади всех со своей супругой, чернявой весёлой красавицей Марией Гундаревой, которая вскоре убежала от него к другому, а он умер от тоски и пьянства. Около них – бабушка Марья. Слева с краю – Мария Казанина (в девичестве Бердюгина), жена дяди Миши и моя душевная подруга и наставница. Рядом с нею у окна – тётя Пана (Прасковья Семёновна) со своим мужем, Михаилом Фёдоровичем Зиновьевым, бывшим фронтовиком и кузнецом-ударником. Это он у окна на гармони подыгрывает. Улыбчивый и сдержанный, самостоятельный мужчина.

На гулянках почти все мужики играли попеременно на гармони, на баяне, на аккордеоне. Плясали до упаду, пели до безголосья, любили шутить, переодеваться в нелепые одёжки. Вот и здесь кто-то нарядился в вывернутую шубу.

Наряжаться было принято особенно на старый Новый год. Толпой ходили с гармонью по своей и по соседним улицам, веселя народ, который щедро угощал ряженых брагой и медовухой. У нас это называли "машкерадом". Ходили "машкероваться", мол. Это был распространённый среди сибиряков обычай, пришедший с незапамятных времён. Скорее всего он попал в сибирскую глубинку из придворных маскарадов, возможно, вместе со ссыльными дворянами и кержаками. Потому и застрял на Новый год по старому, юлианскому календарю.

Родичи мои никогда не унывали:

- Ведь ты моряк, Мишка. А это значит, что не страшны тебе ни горе, ни беда, – примерно так реагировали они на любую неудачу.

Другой характер имели Казаковы – мамина родня. Коренастые фигурой, спокойные, доброжелательные, сдержанные, мягкие, но уверенные в словах и поступках. Дед Иван Перфильевич, как рассказывают, был очень рассудительным и умным человеком, пользовался авторитетом у сельчан. Жаль, не пришлось его увидеть. Он с фронта не вернулся.

Дядя Коля – старший брат мамы – был молчалив и серьёзен. Многие склонны были видеть в его угловатости и молчаливости последствия болезни – энцефалита. В доме заправляла всем супруга – Валентина (в девичестве – Маклакова). Крикливая, скандальная, она и гостей встречала с матерщиной. Возвращаясь из центра, я часто проходил мимо дома Казаковых на улице Советской. Но не любил бывать там в гостях. Сын их Слава – мой ровесник. Спокойный и вдумчивый парень – весь в отца. Мы с ним подружились, но встречались очень редко. Младшая дочь – Людмила – унаследовала от матери бешеный характер, который всегда приводил её к конфликтам с мужьями. Заканчивалось это для мужей "крайне неблагополучно", а она отсиживала очередной срок. Наверное, и теперь "в местах не столь отдалённых" пребывает.

Дядя Петя Казаков – другой мамин брат. Широкоплечий, кудрявый, красивый. Он всю жизнь проработал мастером-взрывником на шахте "Шушталепской". Всегда приветливый, доброжелательный, радостно встречал гостей, заводил разговоры. Особенно любил племянников и старался во всём опекать их. Наверное, потому, что своих детей им с тётей Зоей (в девичестве – Морозовой) Бог не дал. Угощал нас, малолеток, папиросами и сам курил украдкой вместе с нами. Когда сёстры приходили в гости со своими ребятишками, он обычно обращался к племянникам:

- Пускай женщины поговорят. А мы пойдём поросят кормить.

Брал ведро с кормом для свиней и шёл в стайку. Стайки в финских домах на улице Санаторной были огромные, с сеновалом. Там доставал из кармана пачку папирос:

- На, закуривай, племянник.

Когда закуривали, дядя Петя давал потомкам, как ему казалось, важнейшие жизненные советы:

- Не кури всякую х...! Кури только "Беломор"! Самые чистые папиросы.

- Никогда не побирайся! Стыдно побираться. Не нищие.

- Не собирай и не сдавай бутылки! Не будь мелочным.

- Школу закончите – на шахту работать пойдёте. Самая лучшая профессия – шахтёр.

Сёстры разнюхали и разоблачили, что дядька даёт детям курить, когда он однажды угостил нашего младшего одиннадцатилетнего двоюродного брата Сергея Казакова. Все вместе устроили ему хорошую головомойку. А он только краснел, неумело оправдывался, виновато и нервно смеялся. И всё равно продолжал украдкой угощать племянников своими "самыми лучшими папиросами".

Войну дядя Петя застал лишь в последних днях, будучи совсем юным, награждён медалью "За победу над Германией", но никогда не носил, отдал племянникам на игрушки. В конце концов, эта медаль дожила до наших дней. Я отнёс её в школьный музей, а потом вместе с другими экспонатами передал в музей города Калтан.

Таковы были мои предки – Казанины и Казаковы. Одно было в них безусловно общее – не нагибались ни перед кем, были глубоко русскими по духу, а мужики – воинами.

Первыми в Кузбасс на большие заработки переехала семья брата тёти Зои – Морозова Павла Ивановича. За ними прибыли и дядя Петя с супругой. Пётр Иванович стал работать на шахте, получал хорошую зарплату, чем очень гордился. Переманили в Малышев лог всю родню. Здесь их ценили, потому что все приезжие из Алтайского трудились честно и добросовестно. Шахта "Шушталепская" стала их любимым и последним местом работы, как и многих других алтайских переселенцев, бывших крестьян.

***

Труд был основой жизни не только нашей семьи, но и всего местного населения Алтайского села. Не поработаешь – не поешь, а говоря нашим простонародным языком, не потопаешь – не полопаешь. И круглый год от сезона к сезону – пахота да копка земли, посадка да уборка, заготовка дров, кизяка, сена, изготовление верёвок из конопли...

Зимой в дом заносили ткацкий станок, собирали его. Женщины ткали на нём дорожки да коврики из старого тряпья. Потом – шитьё и перешивка. Из старой одежды мастерили одёжки для подрастающего поколения. В крестьянском хозяйстве ничего не выбрасывали. Нового купить было не на что, вовсю использовались обноски, переходя от старших к младшим, из поколения в поколение. Зимой доставали из кладовой прялки. Пряли шерсть, из пряжи вязали шали, платки, носки, варежки, шарфы, кофты.

Отдыхать не приходилось. Разве только в самую жаркую летнюю пору, поработав до обеда на огороде, старые бабушки закрывали ставни на окнах, занавешивали дверные проёмы от мух и на часок-другой укладывались отдохнуть. От тишины и прохлады несло пугающей загробной жизнью.

А сено – от косьбы до метания – это уже целая рабочая эпопея. ... Получение надела под сенокос, связанное с горячими спорами за лучшие угодья, которые иногда доходили до драки. Потом косьба, куда ездили с ночёвкой семьями, а то и всей роднёй. Переезжая с одного надела на другой. Там по вечерам разводили костёр, варили похлёбку, чай с травами и дымком, ужинали на свежем воздухе, смотрели в холодное звёздное небо, разыскивая знакомые созвездия, слушали рассказы бывалых людей. Рассказы были о том, как раньше хорошо люди жили, как по сорок коров держали, по табуну лошадей. Картошка в те годы была такая крупная, что в вёдра не умещалась, а накладывали на руку, как дрова из поленницы. И всё было в таком изобилии, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Для ночёвки на сенокосе строили шалаш из веток деревьев. Уже глубокой ночью шумно укладывались спать, и засыпали, вдыхая томный запах живой свежескошенной травы, цветов, прохладного берёзового леса, прислушиваясь к птичьим голосам и рёву горных козлов.

Потом, уже после косьбы, сено с прокосов надо было сгрести в большие валы, собрать в копны. Затем все копны перевозили в одно место на удобную поляну и метали в стога или зароды. В заключение поверх стогов закрепляли большие вязки тяжёлых веток, чтобы уберечь от набега сильных ветров.

В сенокосную пору постоянно угрожали проливные дожди, которые могли внезапно налететь и пустить насмарку недоделанную работу. Работали всегда споро, без отдыха, захлёбываясь сенной трухой и собственным потом. Шутки да прибаутки звонко носились над сенокосом. Каждый старался отличиться перед другими острым словцом. Лишь иногда, заметив в ком-нибудь усталую медлительность, старшие подгоняли:

- Пошустрей давай! Повеселей! Не зевай! Тучка идёт. Шевелись!

Тогда опять все бодрились, налегали дружней, задорней. И дело вновь спорилось.

Днём во время передышки я один уходил в гущу леса, пробиваясь через непроходимые заросли и буреломы, где всё дышало дикостью, влажной гнилью, свежестью. Находил невиданные, ранее неизвестные растения, любовался ими, пытался понять чудо их происхождения. Наивно думал, что хожу по местам, по которым никогда никто не проходил. Кружилась голова, взгляд захлёбывался от обилия разнообразных красок, душа млела от свежего ароматного лесного воздуха, и я будто растворялся в этой благодати. Слава тебе, Господи, что сотворил ты всё, ставшее мне родным и близким, неотъемлемым от меня. Землю мою родную, прекрасную во все времена года.

***

Когда мне исполнилось пять лет, в сенокос я уже возил верхом на нашей серой смирёной лошадке копны. И тут отец решил сделать из меня ещё более полезного члена семьи – охотника.

Сам родитель владел несчётным количеством ремёсел – сапожник, столяр, плотник, слесарь, охотник, рыбак, землероб, шорник, зверовод, забойщик скота и так далее. К нему постоянно обращались друзья и знакомые – сшить сапоги, изготовить шкаф, сундук или шифоньер, а в сезон забоя скота он с утра до ночи был при деле.

- Батя у тебя – мастеровой мужик, – часто говорили соседи.

Отец всегда придумывал какое-нибудь новое занятие для себя и для нас. Однажды развёл около 200 штук кроликов, и вся семья была занята этим хозяйством круглый год. Своими руками, используя старую швейную машинку, собрал токарный станок по дереву. Единственное, что нас заинтересовало в столярном деле: мы с братом вытачивали разнообразные фигурные заготовки. В очередной раз, пытаясь приучить меня к какому-то ремеслу, он приговаривал:

- На старости кусок хлеба ...

В этот раз отец принёс из кладовки охотничье ружьё, старый кожаный патронташ, и мы пошли на речку. Там он усадил меня в яму, велел зажать уши и, присев на колено, прицелился в скалу и нажал на курок. Из ствола вылетело облако дыма, раздался грохот Услышав звук выстрела, я выскочил из укрытия и с рёвом пустился прочь. Он догнал, ухватил за шиворот, выругался и впервые ядовито с презрением произнёс, как гвоздь вколотил:

- Ни к чему не способен...

Так из-за слабых педагогических способностей родителя, а, может, по какому-то другому недоразумению, – охотник из меня не получился. Столяр тоже не получился, несмотря на все его старания и словесные внушения – "На старости кусок хлеба".

Видимо, судьба готовила мне другой путь, по которому не прошёл ни один из нашего рода. В своём образовании и педагогических успехах, как оказалось, я превзошёл родичей. Один из своей родни получил высшее гуманитарное образование и обрёл смысл своего существования на педагогическом поприще. Из ранних уроков, полезных для меня в жизни, извлёк одну важную истину – научите ребёнка трудиться, а выбор ремесла, профессии предоставьте ему самому. Не ошибётесь. Ведь теперь крестьянствовать – не единственный путь для молодёжи. Если человек найдёт профессию по душе и реализует себя в любимом деле, это составит большую долю его удовлетворённости жизнью, а, может быть, и его счастье. Истинно говорю вам, как человек, разглядевший к концу шестого десятка лет много правильного и неправильного в нашем мире.

Через некоторое время пошли с отцом на рыбалку. Я сидел рядом, с интересом наблюдал за рыбацкими процедурами. Снасть немудрёная, процедура тоже несложная – удилище, нитка, крючок, грузило, дождевой червяк для наживки, круглый поплавок-деревяшка. Червяка на крючок, поплевать на него – и бросай в воду.

Легко усвоив все приёмы, захотел попробовать сам:

- Дай порыбачу, – несмело попросил отца.

- Рыбачь! – коротко с усмешкой ответил он, отдал удочку, а сам ушёл домой.

С того дня я стал рыбаком. Когда рыбалка не удавалась, мама, выкладывая рыбу на блюдечко для кошки, говорила:

- Мурке пропитание наловил. Ну, и то ладно.

Мурка с аппетитом мгновенно проглатывала рыбу, подходила ко мне, ласково благодарно тёрлась об ноги. И мне был приятен этот знак благодарности.

Так я стал не просто рыбаком, а заядлым рыбаком. Об этом уже говорил раньше. Научился выбирать удачное место, делать грузило из свинца, крючки из стальной проволоки, поплавок из сухой палочки, банки-ловушки, мордушки, сетки и другие приспособления. На речку уходил с утра, часто даже обедать не приходил, возвращался только к вечеру. Никто меня не искал, не следил за мной. Каждое лето на речке. Жил по своей воле. Так и привык навсегда – жить самостоятельно, ни на кого не рассчитывая и не оглядываясь.

***

Улица Куяганская, бравшая начало почти от самого предгорья – от лесхоза – самая широкая в селе. По нашу сторону от дороги огромные зелёные поляны, на которых играли ребятишки. Перед пасхой здесь миром устанавливали из жердей огромные скрипучие качели, а потом шумно с визгом и шутками встречали праздник. Молодёжь гуляла. Парни раскачивали девчат на качелях. Девчата пели песни, взвизгивали от страха и восторга, просили остановиться. Спрыгивали, рассердившись, убегали со слезами. Потом, поверив торжественным обещаниям парней, что больше не будут так сильно раскачивать, возвращались, усаживались на струганые доски, заводили новую песню. Но всё продолжалось, как прежде. Качели вновь раскачивались под небеса, и снова визг, слёзы и скандал, и новое примирение.

Целыми днями не утихала улица: играли в разные игры – ремешок, футбол, волейбол, бить-бежать. Как теперь понимаю, бить-бежать – это русская лапта в наше время так называлась. Всю пасхальную неделю стоял такой шум и гам, какого больше никогда не было в течение всего года.

А потом среди лета тут было тихо. В грязных пузырящихся лужах лежали толстые свиньи, довольные своей недолгой, но счастливой жизнью. Время от времени они лениво нехотя вставали, чтобы пощипать зелёную травку или подходили к корыту, ели, жадно чавкая, потом снова заваливались в другую прохладную лужу.

Люди выходили на поляну только утром на заре, когда выгоняли скот на пастбище, и вечером, встречая из общего стада сытых, тоскливо ревущих и блеющих, соскучившихся по родным дворам коров, телят и овец.

Здесь можно было услышать не только деревенские новости, но и главные – из жизни нашей огромной страны. На этой зелёной поляне, я впервые узнал, что "умер Сталин". Бабы выходили на улицу в ветхих фуфайках и чёрных платках, плакали, тоскливо переговариваясь между собой. "Как теперь жить-то будем без него?" Через некоторое время услышал здесь же осторожный шёпот соседок: "Говорят, Сталин-то – враг народа. ...Это что делается-то?.. Как теперь жить-то?" Опять плакали. И продолжали жить дальше привычной крестьянской жизнью, как ни в чём не бывало. Копали и пахали землю, пропалывали огороды, собирали урожай, заготавливали дрова, кизяки, сено, ягоду лесную. ...Всё в точности, как теперь: у власти своя жизнь, у народа – своя.

Однажды утром на поляне кто-то произнёс тревожные слова: "Москвичи приехали. Режут безжалостно людей. Бритвой человека порезали". Я представлял "москвичей" почему-то в образе худых мужиков в чёрных плащах и шляпах. Кто они были для меня осталось неизвестным. Возможно, алтайские историки сумеют разузнать, кто же были эти приезжие загадочные "москвичи" в начале пятидесятых годов, и почему их так боялись.

Только изредка на дороге кто-то проезжал в сторону лесхоза или обратно на телеге, гружённой лесом. Молоканка тоже на телеге с большими флягами, не торопясь, объезжала дворы после утренней дойки. Хозяйки выносили молоко в вёдрах. Молоканка – дородная женщина в синем халате – выливала его в мерное ведро, потом переливала во флягу, записывая что-то в большую серую тетрадь.

Надолго запоминались события, из ряда выходящие. Например, когда на улице появлялся автомобиль – диковинка для деревни. Тогда ребятишки со всей улицы выскакивали на дорогу и мчались следом за "полуторкой" с истошными криками "Машина приехала! Машина приехала!" Бежали насколько хватало сил, купаясь в клубах густой пыли, рвущейся из-под колёс. Но, так и не догнав, долго стояли, счастливые и ошеломлённые.

Мне в то время пришлось увидеть настоящий автомобиль, и даже очень близко. Племянник бабушки Марьи – дядя Вася Некрасов – работал шофёром в соседнем селе. Он прикатил однажды на своём газогенераторном грузовике на нашу поляну. Сам ушёл к бабушке гостить, а мы с его сыном Вовкой обошли кругом дышащую жаром и копотью махину, осмотрели до мелочи. Вовка, заглядывая под железное брюхо автомобиля, припевал:

Ты, машина чертовщина.

Ты куда торопишься?

На тебя народ насядет –

Ты не поворотишься.

Потом залезли в кабину, покрутили баранку, понажимали педали. Из дома вышел дядя Вася. Ругаться не стал, но строго сказал, указав на баранку:

- Только это колесо не трогайте.

На следующее утро дядя Вася набросал чурочек в топки – два цилиндра по бокам от кабины – разжёг огонь и плотно закрыл крышки на защёлки. Задымила труба над кабиной. Через некоторое время дядя Вася сел за руль, нажал педали, и застрекотал автомобиль и поехал, оставляя за собой шлейф сладкого смолистого дыма.

Сейчас иногда ставлю шоферов в тупик, спрашивая, знают ли они, что такое газогенераторный двигатель, работающий на дровах. Никто из современных водителей не знает. И тут вдруг подумаю с усмешкой: "Оказывается, жизнь моя берёт начало в доисторических временах, которых многие современники уже не помнят". Дожил до современных автомобильных пробок, до мобильной связи, компьютеров, Интернета, до освоения человечеством новых неведомых ранее миров. Много до чего, что в прежнем мире могло бы показаться сказкой, дожил. Иногда с усмешкой говорю:

- Если бы наши бабушки и дедушки вдруг воскресли да увидели бы нынешнюю жизнь, то сразу бы померли опять со страху, увидев столько незнакомого и фантастического...

Интересуюсь последними научными открытиями. Ещё хочется посмотреть – каким будет незнакомое нам завтра. Любопытный, однако ... Наблюдая, как некоторые мои земляки высказывают недовольство жизнью, бедностью, думаю: "Что теперь-то не жить? Не жили вы нашей прошлой жизнью. Одна картошка на столе была – на первое, на второе и на третье. И то не всегда". Забыть нельзя, а помнить не хочется. ...Конечно, как сказал классик, лучше быть недовольным человеком, чем довольной свиньёй. Человечество растёт, благодаря растущим запросам на лучшее. Но и перегибать тут тоже не нужно. Надо бы иногда сравнение делать.

При всём нашем бездорожье и почти полном отсутствии автомобилей в моём раннем детстве запомнилась всё-таки одна авария, в которой погиб человек. Узнав, что на соседней улице Подгорной задавили человека, я пошёл туда. Полуторка, измученная и грязная, стояла на обочине, а около неё вяло и тоскливо лежал красивый мужчина в испачканной белой рубашке. Женщины плакали, вытирали кровь с его лица. Из разговоров узнал, что мужчина был секретарём райкома. Он нечаянно попал под колесо, когда помогал вытолкнуть машину из лужи. Ещё узнал, что секретарь райкома был очень хороший человек. После этого случая напротив школы № 2, рядом с калиткой интерната был поставлен небольшой памятник, обнесённый оградкой. Прошло более шестидесяти лет с того дня. Нет уже там ни памятника, ни оградки. "Река времён в своём стремленье уносит все дела людей..." А что там – какой-то секретарь райкома из далёких 50-х годов. ...Может, местные краеведы установят, кто такой был этот "секретарь райкома – хороший человек". Большого начальника деревенские люди хорошим зря не назовут. Пусть продлят они его дни своей доброй памятью!

Никогда не забуду розовощёкую красавицу Дуню. Она проходила по улице редко. Робкая, потерянная, в ветхой одёжке. Соседки сочувственно говорили:

- Такая красивая Дуня. Но дурочка. Ума Бог не дал. Как ребёнок, прямо.

Однажды увидели Дуню другой. Она гордо вышагивала посреди дороги, выставив грудь, некрасиво выворачивая ноги и поднимая пыль. В новом цветастом ситцевом платье, которое шлейфом вихрилось у неё за спиной. С нарядно прибранными волосами. В руке развевался платок на весеннем ветру. Видно – счастливая. ...Фальшиво, но звонко и вызывающе пела:

Говорят, будто я некрасивая,

Так зачем же он ходит за мной

И в осеннюю пору дождливую

Провожает с работы домой?

Бабы, в большинстве одинокие вдовые солдатки, высовывали головы из-за плетней. Долго провожали завистливыми взглядами, посмеивались.

- Дуня на свиданку вырядилась. Говорят, кавалера нашла по себе. Слава те, Господи.

И я радовался за Дуню. Какой же праздник жизни – любовь. Было приятно думать, что несчастная девушка нашла себе любимого человека. ...И сейчас вспоминаю с улыбкой Дуню, шагающую по дороге, и её пронзительное "Говорят, будто я некрасивая".

Это было торжество любви, которой, как говорят, все возрасты покорны. Не только возрасты – всё живое на земле ей покорно. Ведь только благодаря любви природа живёт и выживает. Настоящее счастье, когда есть кого любить и есть умение любить. Родину, женщину, близких, друзей. Просто людей. Любить самоотверженно, без сомнений и вопросов. Не правда ли?

***

Мы с моим ровесником, впоследствии и одноклассником, широкоскулым, белобрысым и кудрявым Колей Арбузовым каждый день встречались на нашей поляне. Затевали разные деревенские игры. Особенно увлекали бабки. Бабки – это обглоданные собаками высохшие кости. Из них складывали разные фигуры и с расстояния в несколько метров сбивали битой – короткой круглой палкой. Это деревенские городки. Играли в мяч. Он у нас был небольшой, резиновый, полосатый. Другого в нашем далёком детстве не знали.

На зиму поляна покрывалась белым снежным покрывалом и ждала весны. Ребятишки со своими играми перекочёвывали на огороды, где сооружали снежные фигуры, рыли шахты в глубоких сугробах, убегали на речку покататься на коньках, которые привязывались к валенкам бечевой или сыромятными ремнями. По-настоящему научиться кататься на коньках мне так и не удалось, потому что всегда были затруднения с крепежом. Однако память о них у меня осталась на всю жизнь – большой рубец над левой бровью. Любопытно, точно таким же знаком были "отмечены" наш дядя – Казаков Пётр Иванович и двоюродный брат Меркурьев Виктор. Мистикой попахивает. ...Но – факт.

***

Семья Арбузовых выглядела среди прочих деревенских жителей необычно – говор у них был своеобразный – медленный, с растянутым звуком "а". Четверых детей они держали очень жёстко. За любой проступок отец наказывал поркой. Наши коренные жители были несравненно мягче со своими чадами. Сельчане относились к экзекуциям во дворе Арбузовых с молчаливым неодобрением. Хотя семья была работящая, держала большое хозяйство, сразу обзавелись коровой да конём, и все были постоянно при делах. Старожилы говорили – "расейские", и вначале относились к ним настороженно и отчуждённо. Мать, тётя Арина, женщина разговорчивая, рассудительная, всё-таки понравилась соседям, и вскоре завоевала доверие и вошла в круг "своих".

Пётр Григорьевич, а для меня просто дядя Петя, сухой, малоразговорчивый, всегда опрятно одетый, подтянутый, устроился секретарём в райисполком, проходил по улице дважды в день – на работу и с работы. Он никогда ни с кем не разговаривал, так и остался загадкой для сельчан. Знали только, что был он деспотическим, безжалостным судьёй и одновременно исполнителем приговоров. Когда из-за высокого забора слышался истошный ребячий крик, бабы крестились. Уж зачем так-то? ...Заступиться же не смели, потому что не принято было вмешиваться в чужие семейные дела. Особенно часто доставалось младшему сыну. В очередной раз, услышав истошный визг из-за высокого забора, говорили:

- Кажется, опять Лёньке порку отец выписал.

Со старшей пятнадцатилетней дочерью Арбузовых Галей мы почти не встречались. Она всегда была занята по хозяйству, и только голова её, повязанная тёмным платком, мелькала за высоким забором. Лишь однажды вместе с ней пошли в лес за смородиной. Галя взяла два ведра с коромыслом, а мы с Колей по маленькому ведёрку.

Шли сначала по Тополиному логу, по березняку с края леса. Уходили всё дальше и дальше. Ягоды нашли полным полно. Попутно лакомились сворачивающей скулы кислицей, дикой лесной малиной, духовитой и сладкой, кисло-сладкой костяникой, ароматной земляникой, встречающейся на полянах в перелесках. Вот уже и набрали много, и время к вечеру двигалось. Солнышко катилось к унылому горизонту, а мы так увлеклись, что позабыли обо всём.

Зашли в самую глушь, где густые зелёные ветви деревьев плотно смыкались над нами, закрывали небо. Холодная сырость стояла кругом.

Наконец Галя взглянула в просветы среди веток и тревожно проговорила:

- Пойдём домой. Поздно уже. А то ... отец искать будет.

Она повесила на коромысло два почти полных ведра с блестящей крупной ягодой смородины, взяла его на плечо, и мы заторопились в обратный путь.

- Отец искать будет – мало не покажется, – то и дело испуганно приговаривала Галя.

В голосе её звучал такой страх, что я тоже немного струсил.

Вышли на большую дорогу. Уже полпути к дому, когда на повороте показался всадник на вороном коне, Галя совсем понурилась, замолчала. Это был точно он – дядя Петя. В руках – большой кнут. Подъехав к нам, с полного размаха из-за плеча резко хлестнул Галю вдоль спины. Она вскрикнула от боли и упала, изогнувшись и неловко скорчившись. Вёдра разлетелись по сторонам, опрокинулись, Ягода, добытая с таким трудом, высыпалась на землю, разбежалась по траве чёрными блестящими каплями.

- Ты зачем их увела?!! – злобно заорал дядя Петя, и снова плеть со свистом взлетела и ухлестнула Галю по спине.

Галя проворно вскочила с земли, подобрала полупустые вёдра, коромысло, побежала вперёд, не оглядываясь, низко пригнувшись к земле. Мы с Колей заторопились следом. Больше отец не бил, только грозной тучей нависал над нами до самого дома. Так и гнал до деревни, словно стадо бессловесных баранов.

Грудь мою разрывал гнев – я весь кипел, готов был кинуться на обидчика с кулаками. Однако, покорность детей, их привычка терпеть от отца любые обиды удивили меня, остановили дерзкий порыв. Понял – таков их обычай, а в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Не принято было у нас вмешиваться в чужие семейные дела. Там могли верить в своего бога, молиться по-своему, ругаться по-своему, детей воспитывать тоже по-своему и всё прочее делать так, как у них заведено. Если, конечно, что-либо из семейного уклада не нарушало общественного спокойствия и не затрагивало жизненных интересов других людей.

Не смотрите, что я такой спокойный на фотографии тех лет. Прямо – ангел. Но мы Казанины, русские, таковы. На вид тихие, попробуй нас тронь! С треском порвана рубаха до пупка. Ярость ослепляет. ...И – стихия. В конце концов, я понял, что надо научиться сдерживать свои порывы. Иначе – не быть добру. Вроде бы, научился кое-как.

***

Через три года после нашего переезда в Кузбасс, меня отправили в Алтайское проведывать бабушку. Нагруженный подарками, я отправился с двумя железнодорожными пересадками от Новокузнецка до Бийска. А ещё на автобусе от Бийска до родного села. В честь моего приезда организовали фотографирование.

На праздничном снимке семья Казаниных в первые дни моего приезда к ним. Дядя Миша с супругой, бабушка Марья и две мои двоюродные сестрёнки.

Я рад был встрече с родными, но более всех приветливо встречала меня супруга дяди Миши, Мария Семёновна. Мы с ней несколько раз ходили за клубникой по горам в Дресвянском логу. Потом ходили вдвоём на сенокос, гребли сено. Много разговаривали. С удовольствием слушал её откровения и делился с нею самым сокровенным.

- Любовь у тебя есть, Гена? – спросила как-то она.

В то время я втайне любил девочку, и признался тётке.

- Гена, любовь в жизни один раз бывает, – рассудительно и задумчиво говорила она. – Вот я Михаила полюбила, из армии его ждала. Потом не заладилось что-то. Но другого человека мне не надо. Любовь настоящая – одна.

Мне приятно, что со мной, четырнадцатилетним пацаном, взрослый человек разговаривает так искренне о любви. В нашей семье такие разговоры вообще не приняты были. А с ней можно было говорить легко и просто обо всём. Мы не прерывали связи всю жизнь. Писали друг другу. Она много лет работала почтальоном, и часто писала письма на работе, в ожидании почты. До сих пор храню эти строчки, написанные вкривь и вкось на разных почтовых бланках. Наполненные народными пословицами, поговорками, чудными афоризмами, до которых она была большая любительница. При случае процитирую их. Удивитесь...

Мария Семёновна Казанина (Бердюгина), женщина работящая, справедливая, резкая в оценках, родила двух девочек, через несколько лет развелась с дядей Мишей и предпочла воспитывать детей самостоятельно. Он же умер в преклонном возрасте в одиночестве, гордо поправ Закон Божий. На более позднем фото тётя Маруся со своими девчонками – Нелей, Томой и внуком Вадимом.

Другие дни того памятного лета провёл я тогда в компании моего друга и одноклассника Коли Арбузова. Ходили с ним на рыбалку. В первый раз, придя на речку, сели на берегу, распаковали удочки.

Друг сильно изменился – голос стал хрипловатый, с нотками уверенного, познавшего жизнь человека. Ко мне, ставшему уже городским, пацану, обращался несколько покровительственно и снисходительно. Подразумевалось, что я – избалованный удобствами городской житель, а он – трудящийся крестьянин-мужик. Мне не пришло в голову оспаривать его превосходство, хотя и не был по-настоящему ни городским, ни избалованным. Жил в рабочем посёлке, где крестьянской работы тоже доставалось полной мерой. Но бесспорное его превосходство заключалось в том, что он курил. На берегу Коля достал из кармана газетный листок, табак, умело и важно, по-мужицки, завернул цигарку, задымил. Незнакомый терпкий аромат пахнул на меня.

- Хочешь? – спросил Коля и подал недокуренную самокрутку. – На, покури!

Я взял окурок, потянул горький едкий дым. ... Закашлял. Перехватило дыхание.

- Гадость какая! Не хочу больше.

- Ничего. Это в первый раз противно. Привыкнешь, – снисходительно усмехнулся друг. – Я тоже сначала кашлял.

И в самом деле – второй раз я уже не кашлял. Табачный дым стал даже приятен для меня. Так и начал тогда курить. Втянулся. Вредную привычку, как оказалось, приобрёл на всю жизнь, о чём горько сожалею.

- А где табак берёшь?

- У бати тырю. У него на вышке сушится.

На следующий день, собираясь на речку, Коля сказал:

- Надо запастись.

И пополз по лестнице на чердак. Я из любопытства последовал за ним. На жердях под самой крышей висели вязанки табака на просушке. Коля начал отщипывать листья по краям вязанок, складывать в карман.

- А если узнает? – с опаской спросил я. – Мало ведь не покажется...

- Ничего, – успокоил Коля, – помаленьку от каждого пучка. Незаметно будет.

Как оказалось, он ошибался. Отец догадался, кто пощипывает его табачок.

Через несколько дней, когда мы с другом стояли на поляне, в конце улицы появилась фигура. Дядя Петя шёл покачиваясь, низко склонив голову. Мне никогда не приходилось видеть его пьяным, потому я, конечно, удивился.

- Батя поддал, – констатировал Коля и хитро улыбнулся.

Наконец дядя Петя доплёлся до нас, остановился и вялым голосом, едва ворочая языком, попросил:

- Коля, сынок, папа пьяный. ...Папа не может прикурить. ...Помоги папе цигарку свернуть!.. Кисет в кармане...

Коля с готовностью исполнил просьбу отца – достал из отцовского кармана цветастый кисет, аккуратно сложенную газетную бумагу, умело смастерил самокрутку, чиркнул спичку, прикурил. Сначала сам глубоко затянулся, пустив клубы белого дыма, потом воткнул самокрутку в рот отцу. И тут неожиданно произошло преображение – дядя Петя поднял глаза, мгновенно протрезвел и, ядовито прищурившись, вполголоса угрожающе прохрипел:

- Спасибо, сынок. Хорошо научился цигарки крутить. Теперь знаю, кто у меня табачок потаскивает.

И пошёл дальше. ...Коля вдруг изменился до неузнаваемости, весь зарделся, уши стали похожи на пылающие костры. На длинные ресницы выкатились слёзы. Пропала вся его важность и мужество. Когда отец ушёл, он едва слышно с нескрываемым страхом пробормотал:

- Ну, теперь приду домой – баня будет...

Стало жалко моего друга. И с тех пор дядя Петя стал мне ещё более противен.

У детей он тоже не заслужил почтения – что посеешь, то и пожнёшь.

Воспитание должно быть строгим и последовательным, но не жестоким. Этого он не понимал, и в старости, как мне стало известно, ушёл из жизни, отчуждённый и обиженный на всех.

В нашей семье, как и в семье Арбузовых, никогда не кричали друг на друга. Было принято беспрекословное послушание, уважение к старшим. Иногда нас тоже наказывали, но без жестокости, без остервенения.

Порицали короткими многозначительными фразами с неодобрительной интонацией. Если что-то неправильно сделаешь, скажут, бывало:

- Ну вот ещё! Придумал...

Или:

- Ты что это придумал?

- Ой, ой! Не стыдно тебе?

- Как не стыдно?..

- Ещё чего не хватало?

Иногда только скажут монотонно: "Ну!.." ...А монотонность, бездушная, обезличенная, подчёркивает обыкновенность, простоту истины, которую ты по глупости, к сожалению, не понимаешь, обозначает: несуразность ты сотворил. Вот так и воспитывала нас в основном мама. Тихо, мирно и с любовью.

У отца ещё было в ходу короткое слово с гаммой многозначительных интонаций. Б... – Как много значений у этого слова! От высочайшего одобрения – до глубочайшего презрения. А между этими полюсами ещё целое море интонаций. Удивления, недоумения, досады ... Чаще всего в порицании звучала ирония, насмешка, свойственная обыденной речи алтайских мужиков. Словесно-музыкальный ресурс русского языка неисчерпаем. Насколько понимаю теперь, никто ещё фундаментально не изучил это огромное интонационно-эмоциональное богатство и очарование нашего поистине великого могучего и красивого языка. Разве только профессиональные актёры познают азы интонации. Настоящая классика этой интонации у моих земляков – Василия Шукшина, Валерия Золотухина, Михаила Евдокимова и других талантливых выходцев с Алтая, у которых в одном выразительном слове звучит целая фраза, ироничная и мудрая.

Бить детей у нас вообще не было принято. Хотя угроза всегда присутствовала в качестве ремня, специально подвешенного на гвоздик, прибитый к стене. Как говорили, "для острастки". Если ребёнок набедокурил, родители многозначительно, иногда только взглядом, показывали на этот ремень – стимул дисциплины. Меня отец выстегал ремнём один раз, когда я был уже почти взрослым – в пятнадцать лет. И, думаю, – поделом. Но это другая нелицеприятная история. Расскажу как-нибудь в другой раз, если духу хватит.

Всегда спорят, раздумывают – бить или не бить. ...Как можно детей наказать? Какой способ порицания более эффективен? Знаю определённо, не надо никогда читать длинные морали. Ни в коем случае нельзя кричать на ребёнка, потому что истерика взрослого приводят ребёнка в ступор, и он глохнет от испуга, перестаёт понимать смыл слов. Вы заметили, люди кричат, когда не способны доказать свою правоту?

Если вы решили наказать дитя, то сделайте это при условии, что вина его безусловно доказана. Примените любое конкретное резкое действие, неудобное для него, но не жестокое. Или скажите неодобрительное слово. И – молчок, зубы на крючок. Любое воспитательное действие должно быть ясным и конкретным. Без слёз и соплей. А потом – вроде и не было ничего. Через короткое время найдите, за что похвалить. Тогда похвалите ясно и конкретно. Это хорошо разрядит напряжение в отношениях. И вообще, поощрение имеет большую воспитательную силу, чем порицание. Если, конечно не захвалить. От чрезмерных захваливаний получится неожиданно отрицательный результат. Получится самовлюблённый оболтус без царя в голове.

Думаю, что наказывать ребёнка, да и любого человека, в конце концов, имеет право только тот, кто его любит. Бог, родитель, учитель, судья. ... Иначе – наказание будет неоправданным, не принятым, а, значит, бесполезным и даже вредным. В основе порицания и осуждения обязательно должны быть – любовь, разочарование и надежда. Но никогда – злоба и ненависть. В том трудная, но необходимая участь родителей, учителей и судей, которую они иногда не осознают, и, творя неправый суд, порождают и умножают зло, жестокость и ненависть между людьми.

Встречал в жизни разные приёмы воспитания. Бывали и такие семьи, где грубым матом и визгом обходились. Заходил по делам. Слышу – отец просит о чём-то дочь. Из другой комнаты крик:

- Не слушай его, доченька! Пошли его на ...!

Отец, конечно, не смолчит, отзовётся из своего угла:

- Кобыла ты ... – крикнет в ответ, – Пошли её, доченька ...!

Дочь промолчит. Не знает, кого слушать. Или сделает, как ей выгоднее.

Сына они воспитывали тоже непонятно как. ...Уже в 9 классе учился. Мать с наставлением провожает в школу, крича на всю улицу и обильно сдабривая матом гневное слово:

- Не дай бог ты ... опять с уроков уйдёшь, я об тебя весь шланг изорву!

Правда, и шланг на стиральной машине целым остался, а парень при своих мнениях. В тот же день сбежал с уроков. Так постоянно уклонялся от учёбы, пока совсем не выгнали из школы.

Теперь уже он – взрослый мужик, но таким и остался – ветер в голове, с тюрьмой не раз повидался. В народе говорят – "Бесконвойный", "Сквозняк". Правду сказать, он – добрый, общительный, весёлый. И не глупый. Только обманывает на каждом шагу, выкручивается, в чём бы ни провинился. Сам о себе с сожалением говорит:

- Был я "Сквозняк", им и остался.

Вот вам результат грубого и бездушного воспитания. ...Несколько раз побывал он в местах заключения. И, как знаю, опять туда готовится.

Вот и думаю иногда. ... Не дети у них невоспитанные, сами они таковы. С себя бы и начинать надо. Ребята у нас отличные рождаются, только со временем приобретают наш собственный образ – прекрасный или уродливый. Поэтому и говорят у нас: "Не воспитывай ребёнка – воспитывай себя!"

***

Русский народ общительный, коллективистский. Такими были все мои родственники. Но рядом уживались и другие. Это индивидуалисты, по-современному говоря. Если все наши, отрывая от себя, всегда помогали бедным, бесприютным, то у них, как говорят, зимой снегу не выпросишь. Они не приютят, не накормят, не согреют. Их мир скрыт от постороннего глаза.

Так в селе Алтайском через дорогу напротив нас жили Казаковы. Большое хозяйство держали. Зажиточные люди. Василий Малитеевич работал каким-то чиновником в райисполкоме. По улице сосед ходил медленно, важно. В пиджачке, в формованной фуражке с околышем. Прямой, гордый. С высоты своего положения вяло и небрежно отвечал на приветствия. А то и совсем не отвечал. Ни с кем на улице он не общался. Только жена, худая, строгая и горделивая, иногда, как будто очнувшись ото сна, милостиво и снисходительно, сделав постное лицо, выходила на улицу подать нищему. Соседкам тихо доверительно жаловалась, что живут они плохо и трудно. ... А стадо баранов из-за плотной высокой городьбы дружным блеянием и гогочущая стая гусей опровергали эту бессовестную ложь. Ну, ладно, было бы у них, как у других Казаковых, "семеро по лавкам". А то ведь всего одного сыночка вырастили.

Как-то я уже говорил, что в селе Алтайском было много семей с этой фамилией – Казаковы. Моя тётушка родная, Анна Ивановна, вышла замуж в семью однофамильца. И у всех Казаковых были свои традиции, свои порядки, своя вера и свой Бог. У большинства – Бог кержацкий, старообрядческий. Во всём были добры и справедливы все, познавшие деревенский тяжёлый труд и нужду. Не любили только когда кто-то похвалялся богатством. Потому и лгала соседка о своей бедности, чтобы её тоже считали своей, а не какой-то отщепенкой.

Наши родственники были бескорыстны, щедры и порядочны. Основа русского человека именно такова. И, слава тебе Господи, что я – русский. И не рашист.

Дружба

Речка Каменка, наполненная осенними дождями, при первых морозах покрывалась толстым прозрачным слоем льда. Упругие настойчивые родники летом – холодные, а зимой – относительно тёплые, рвущиеся из недр матушки-земли пробивались через него. То тут, то там, и по реке всю зиму клубился пар от родниковых струй и от наледи, которая тонким слоем растекалась по ледяному полю. Иногда особенно упорные и сильные родники долго не замерзали, их истечение продолжалось по несколько дней: на трескучем морозе вместо ровных наплывов на ледяной поверхности образовывались целые горы льда, настоящие торосы. В течение зимы ледяной слой увеличивался многократно и в период весенних паводков сдвигался всей громадой и нёс большую угрозу всему живому и неживому.

Весной первые воды пытались прорвать лёд, вздыбить его или проточить у прогревшихся берегов. Но льдины упорно стояли, цепляясь за откосы и громадные каменные валуны, торчащие по всему руслу реки.

А мутный поток бурлил, клокотал, с шумом уходя под лёд, в чёрную дыру. Ледяная громада, наконец, неохотно поддавалась давлению потока и разламывалась на большие куски. Тогда они сдвигались с места, медленно ползли, обрушивая на своём пути крутые берега, изменяя границы прежнего русла, образуя новые протоки и заводи. Таков суровый и буйный характер рек Горного Алтая.

Весеннее яркое солнце выгоняло к речке кучки ребятишек, стосковавшихся по лету и рыбалке. Они, щурясь от яркого света, ходили по берегу, щипали свежую зелень, которая оказывалась почти сплошь съедобной, высматривали – сохранились ли на речке прежние, самые удачливые, рыбные места, или они разрушены, и неожиданно появились новые, ещё более хорошие, удобные для рыбалки. Ребята торопились отметить их про себя и застолбить на всякий случай, чтобы сразу после паводка устремиться сюда, испытать каждое место на обилие рыбных косяков.

Но больше всего радовало долгожданное солнышко. Свет его щедро рассыпался по земле, согревая душу торжеством своего рождения. Необъятный весенний праздник заливал всё. Маленькие кустики акации, раскиданные по берегу кучками, хвалились набухшими почками. Под ними пробивалась зелёная травка, полевой лук наливался сочными дудочками, стараясь добыть скудное питание из чахлой песчаной почвы.

Мы с Колей Арбузовым тоже вышли к реке в такой праздничный весенний денёк. У нас тоже пела и танцевала душа от ясного солнца, от синего прозрачного неба. А мы о чём-то весело говорили, вспоминали прошлое лето, наши удачи и неудачи на рыбалке.

Брели не спеша по крутому глинистому берегу мимо ревущего потока, который, вертясь, изворачиваясь, нехотя заползал под лёд. Хотелось поиграть, поозорничать. И вдруг придумали делать кораблики и пускать в речку. Наблюдали, как они, покрутившись в потоке, покорно исчезали в чёрной бездонной пасти.

И вот под ногу мне попала большая щепка – обломок пня, который был очень похож на маленький кораблик. Я подобрал щепку, пополз по скользкому обрыву к бурному потоку, аккуратно толкнул свой кораблик в воду и, довольный спуском нового судна, полез по обрыву на берег. Но рука скользнула по глинистой стене – и меня потащило в реку. Вода схватила за ноги, за полы намокшего старенького пальто, потянула к себе, увлекая под зловещую толщу льда.

В тот миг я вдруг с ужасом понял, что клокочущая зловещая тьма скоро проглотит меня и затянет под лёд. Не будет уже ничего – ни яркого солнца, ни праздника жизни. Это смерть. ...Смерть заглядывала в мои детские глаза. Она стояла передо мной неотвратимым почти свершившимся фактом. Стало страшно.

Тогда неожиданно для себя узнал, что могу быть беспомощным. Лихорадочно безуспешно пытался ухватиться за скользкую глиняную стену. Не кричал, не молился. Уже потом, много лет спустя, узнал и ощутил на себе, что перед смертью в сознании человека пролетает в картинках вся его жизнь, в мелочах и в значимых событиях. Тогда этого не случилось, или просто не помню – видимо, слишком коротка была ещё моя жизнь, чтобы развернуться во внятные картины ...

И вдруг ... увидел протянутую руку. Это был Коля. Ухватившись одной рукой за маленький кустик на берегу, он протягивал мне дрожащую ладонь. Ухватившись за неё, осторожно, не нарушая хлипкого равновесия, я начал выползать из реки.

Оба понимали – могло случиться ужасное и непоправимое. И к этому уже нечего было добавить. Выбравшись на берег, увидел испуганные Колины глаза и услышал только едва слышный шёпот.

- Ты же чуть ... чуть не утонул …

- Спасибо тебе! – прошептал я в ответ.

Долго сидели на берегу на камнях, приходили в себя после пережитого.

Потом мы уже вместе шли домой, обсуждая, как скрыть от родителей следы нашего приключения. Пришлось просушивать пальто, украдкой затащив его с собою на русскую печь.

С того дня прошло более шестидесяти лет. С Колей судьба нас развела. Я уехал с родителями в Кузбасс. В последний раз шесть лет назад увидел моего друга, теперь уже пожилого человека, которого тоже "укатали крутые горки". Мы ни разу не вспоминали с ним о том происшествии. Хотя, думаю, помнили всю жизнь. Потому что с этого дня начали понимать, что такое "свет" и что такое "тьма", и что такое "настоящая дружба".

Впоследствии судьба подарила мне друзей, готовых поддержать в трудный час и даже ценой собственной жизни прийти на помощь. Таким же искренним и надёжным другом был для них я. С друзьями обоюдно делился сокровенным. С одним из друзей, ещё пацанами, любили одну девчонку, и ни разу не оспаривали первенства – положились на её выбор. Не подумайте, что так уж всё гладко было в моей жизни – переживал и предательство. Но это. ...Это и помнить не хочу.

Истинные друзья всегда со мной. Некоторых уже проводил в иной мир. Но они останутся в памяти навсегда. Потому что нет ничего надёжнее верной дружбы и вечной памяти о ней. Добрая память – всегда помощник в потёмках на ухабистых жизненных дорогах.

Не смейте забывать учителей!

На следующий год мы с Колей вместе пошли в школу. Пришла в первый класс деревенская детвора – как на подбор. В одёжках, перешитых из старья. С холщёвыми сумками через плечо. Точно с такими же ходили нищие по селу. Правда, там кроме кусочка хлеба были ещё новенькие буквари, чистые тетрадки и чернильницы непроливашки, а в придачу к ним – бумага промокашка, сшитые из тряпочек перочистки и ручки с пером "Звёздочка". Такое перо позволяло выработать настоящий каллиграфический почерк – с буквами по горизонтали утончённые, по вертикали – утолщённые, с красивыми ровными переходами от толстых к тонким.

В общем, мы были похожи друг на друга ценою наших одежд, никто не мог кичиться материальным благополучием. Отличались только аккуратностью или неряшливостью. И, конечно, прилежанием. Учителя перед уроками проверяли наши головы, некоторых ребят выпроваживали выводить вшей. Вши, педикулёз – болезнь, приходившая от нищеты, голода, от грязных земляных полов. Над вшивыми никто не насмехался, потому что в неблагополучное послевоенное время каждый мог попасть в эту категорию. Конечно, вшивость, как мы понимали, отчасти была ещё и признаком нечистоплотности.

Мне сразу запомнился белобрысый мальчик-немец – Костя Беккер. Невысокого роста, чистенький, аккуратный, спокойный, даже в конфликтах не проявлявший никакой агрессии или злобы. Мы быстро подружились. Улыбался он редко, всегда был сосредоточен и задумчив. Однажды пригласил меня к себе домой, и я увидел маленькую ровно оштукатуренную чисто побеленную избу. Такой аккуратностью отличались в селе немногие, но немцы – обязательно. После этого стал уважать Костю ещё больше. Это была моя первая школьная дружба, которая тоже никогда не забудется.

До первого класса я не знал ни одной буквы. Начал учить азбуку с нуля. Меня удивило рождение живых слов и звуков из знаков, которые потом складываются в смысловой ряд, из слов – в предложения. В предложениях просматривались новые образы. Какие-то свои образы, непохожие ни на что. Взял в школьной библиотеке первую книжку. Это было стихотворение Якова Акима "Неумейка". Принёс домой, но дома меня ждало досадное испытание. Отец, просмотрев книжку с картинками, приказал выучить всю наизусть.

Лежали с младшим братом на печи и настойчиво зубрили "Позор Неумейке – обидных два слова ..." Мои попытки отказаться от задания пресекались безоговорочно.

- Пока не выучишь, никуда не пойдёшь, – строго сказал отец.

Пришлось учить – от начала и до конца. Потом рассказывать наизусть.

Однако это не охладило мою страсть к чтению. К Новому году я уже смело брал в библиотеке любые книги. Сначала – с картинками, а потом и без картинок. Некоторые буквы ещё не знал, но угадывал их, исходя из стоящих рядом с ними по смыслу.

В первом классе показал уже свою ершистость, или, лучше сказать – вредность. Решился оспорить учительницу. Когда мы дошли до изучения буквы "й". Учительница дала задание – написать в тетради по чистописанию строчку с прописной буквой "й". Все приступили к выполнению задания, а я спросил:

- Мария Васильевна, а как заглавная буква пишется?

- Такой заглавной буквы не бывает, – ответила учительница.

- Такая буква бывает, – возразил я. – Только что читал книгу "Йоналис идёт в школу".

- Гена, не спорь, – сказала она. – Такой буквы не бывает.

Я не мог настаивать – учитель есть учитель. Не перестал уважать свою Марью Васильевну, но впервые остался при своём мнении. В тот раз навсегда усвоил урок: не всегда прав тот, кто умнее меня. Только привычка спорить с учителями и начальством по существенным вопросам так и сохранилась у меня на всю жизнь. Иногда им это не нравилось, и могло повлиять на мою карьеру. Но тут уж ничего не поделаешь – такая натура сложилась. Откуда – сам не пойму до сих пор. Может, от своего рода...

***

Первая наша учительница Раиса Васильевна Хрусталёва, маленькая, худенькая, чернявая, с волосами, прибранными красивым венчиком вокруг маленькой головки, жена заведующего районного вет. участка, относилась к нам по-матерински, и мы это чувствовали. Зато и наказывала сурово за любое непослушание или баловство. Приговор всегда был жёстким и обжалованию не подлежал. Стояние на коленях за печкой на голом полу было обычным наказанием. Круглая кирпичная печь, обитая чёрной крашеной жестью, в самом углу класса на небольшом расстоянии от стены, всегда ждала очередного провинившегося баловника. Около неё было тепло и уютно. И стояние приносило, скорее всего, не физическое, а моральное страдание. Главным болезненным ощущением было – изоляция от коллектива и сам факт порицания. Физическое – забывается, моральное – беспощадными колючими когтями впивается в сознание, иногда изменяя его до неузнаваемости.

Мои ученики Шушталепской школы помнят, как во время полевых работ в Фёдоровке для озорников и неслухов я угрожал отстранением от работы. Только несведущий удивится: "Ну и что? От работы освободили. ...Это же поощрение". ...Не скажите. ...При угрозе освобождения от работы некоторые озорники даже плакали. Поэтому из жалости я почти не применял такого наказания. Только один раз изгнал с поля троих учеников среднего звена. То был особый неприятный случай, который запомнился им на всю жизнь. По крайней мере, так, спустя много лет, признался мне один из наказанных. Моральное страдание намного сильнее, чем физическое, хотя на первый взгляд кажется относительно щадящим.

Весной, перед окончанием первого класса, Раиса Васильевна привела нас к клумбам у школьного крыльца и сказала:

- Мы с девочками будем готовить землю, а мальчики пойдут на берег реки за прутьями. Прутьями украсим нашу клумбу.

Мальчики охотно пошли выполнять поручение, но по пути заигрались. Играли в партизан, в разведчиков, устраивали засады, атаки. Из первых школьных товарищей мне навсегда запомнился Коля Пономарёв. Он был весёлым пацаном, с хорошим чувством юмора, подвижный. Высокого роста и потому немного неуклюжий, всегда придумывал что-нибудь необычное, какие-нибудь новые игры и т.д. Он придумал играть в партизан.

Потом мы заблудились в густых зарослях прибрежной зелёнки. Время летело, а про задание все забыли. Когда спохватились и наспех наломали талины, времени прошло уже много. На подходе увидели – клумба готова и обставлена прутиками, а девочки заканчивали равнять землю. На нас никто не обращал внимания. Мы поняли – провинились. ... Заслужили наказание. Я повернулся к своим спутникам и тихо предложил:

- Пошли.

Все понуро вслед за мной побрели в класс. Я встал в угол первым, за мной Коля Пономарёв, а дальше выстроились кривым десятком за печь все другие – Костя Беккер, Володя Макарьев... Молчали. Ждали. Со стыдом и страхом ждали.

Вдруг распахнулась дверь, в ней шумно толпились девчонки и учительница. Увидев нас, стоящих в углу, разразились дружным хохотом – сами себя наказали. ...Но Раиса Васильевна вдруг посерьёзнела и строго сказала в сторону девчонок:

- Проходите, садитесь!

Сама молча прошла к учительскому столу. Когда девчонки расселись и успокоились, она повернулась в нашу сторону:

- Ну вот. Сами поняли, что виноваты. Выходите уж! Да больше так не делайте!

Это было очередным уроком. Человек всегда должен отвечать за свои поступки, выше всего – суд совести и сознание вины. И это стало безусловным законом для меня навсегда, и всегда помогало в личной жизни и в многолетней педагогической работе.

***

Шесть лет назад состоялась моя последняя поездка на родину. Она сопровождалась грустными новостями о первых школьных друзьях. Коля Пономарёв работал шофёром, недавно погиб в аварии. Костя Беккер куда-то уехал из села. Возможно, польстился на благополучную жизнь на родине, в Германии, хотя она никогда не была ему настоящей родиной. Уверен, что жалеет об этом и тоскует, так же, как и я, о родном селе и родной речушке Каменке. Как-то разговаривал с нашими немцами, уехавшими в "фатерланд" – они очень тоскуют по России. Только не осмеливаются сделать шаг назад. "Хоть та земля теплей..."

Володя Макарьев – ещё один мой школьный товарищ. Говорят, работает где-то в нашем районе механизатором. Разыскать его мне не удалось.

Только старинный друг, сосед и одноклассник Коля Арбузов встретил меня на берегу родной реки. Наградил многими ностальгическими минутами. Наговорились вдоволь. Такой же рассудительный, уверенный в каждом движении. Пасёт на берегу небольшое стадо баранов. У калитки телега, у кормушки конь, бык в загоне, большой огород. ... Не намного разбогатело русское крестьянство с крепостных времён. Правда, дома теперь подобротнее да пенсию получают. Хоть и маленькую, минимальную. Большой успех – минимальная пенсия, на которую не проживёшь без подсобного хозяйства. Хотя, у крепостных не было пенсии вообще, кажется. ...Так и живут – "грядка луку в огороде, сажень улицы в селе..."

***

В той второй дресвянской школе был обычай, которого мне не довелось встречать более нигде. После звонка дети выходили в большой коридор, где девчонки-старшеклассницы заводили хоровод, увлекая за собою всех младших. Они брались за руки, ходили по кругу, растянувшись по всему свободному пространству, пели песни. Хороводные, игровые, шуточные, в основном те, которые разучивали на уроках пения. Часто звучала песня поздравление. Не знаю, почему я привлёк особое внимание старшеклассниц, но они вытаскивали меня из толпы мальчишек, ставили в круг и пели:

- Как на Гены именины испекли мы каравай.

Поднимали руки кверху, продолжали:

- Вот такой вышины...

Расходились, не размыкая руки:

- Вот такой ширины...

- Вот такой ужины...

Они смыкали руки вокруг меня так плотно, что я не мог дышать, а от щекотки заливался смехом. ...Потом шёл припев с хлопаньем в ладони:

Каравай! Каравай!

Кого хочешь – выбирай.

- Я люблю, конечно, всех,

Но вот эта лучше всех.

Я должен был выбрать из хоровода понравившуюся мне девчонку и ввести её в круг.

На следующей перемене девчонки снова выбирали меня, ставили в круг и пели поздравление. Тогда я получил своё недолго продержавшееся за мной прозвище – "девчачий пастух".

Часто заводили шумную игровую песню "Просо сеяли". При этом все делились на две команды, расходились в разные концы коридора и, то приступали, притопывая, навстречу друг другу, то расходясь. Одни пели:

А мы просо сеяли, сеяли.

Право слово, сеяли, сеяли.

Другие, решительно наступая и притопывая, отвечали:

А мы просо вытопчем, вытопчем.

Право слово, вытопчем, вытопчем.

Ещё одна песня с притопами и прихлопами звучала постоянно:

Уж я сеяла, сеяла ленок.

Уж я, сеяв, приговаривала,

Чеботами приколачивала.

Ты удайся, удайся, ленок,

Ты удайся, мой беленький ленок.

А ещё:

Пойду ль я, выйду ль я

Во поль во долинушку,

Да во поль во широкую.

Сорву ль я, вырву ль я ...

Сорву ль я, вырву ль я

С винограда ягоду,

С винограда спелую.

Никогда не выходили из репертуара песни про героев Гражданской войны – Чапаева, Щорса, будёновцев ("Там, вдали за рекой, загорались огни"), про великого и простого человека – вождя Владимира Ильича Ленина ("Тих апрель, в цветы одетый"), "В лесу родилась ёлочка" и так далее. Но чаще других пели песню про родимый край:

То берёзка, то рябина,

Куст ракиты над рекой.

Край родной, навек любимый.

Где найдёшь ещё такой?!

Она так искренне и трепетно изливалась в девичьем многоголосье! И навсегда осталась в моём сердце душевная, трогательная, вечная любовь к родной земле, звучавшая в ней. К нашему общему краю высоченных гор, дремучих диких лесов с чистым воздухом, бескрайних полей до горизонта. Такая хорошая наша Родина. Земля моя, мужественная и прекрасная.

***

К сожалению, Раиса Васильевна нас вскоре оставила. Напоследок мы получили ещё один урок с её участием. Однажды она не пришла на работу. У неё умерла шестилетняя дочь. Через несколько дней появилась в чёрном платье – тихая, печальная, сгорбленная, совсем нестрогая. Мы встретили её молча, сочувственно затаившись. Переживали горе вместе с ней. Такое возможно только в деревенской школе, где все всех знают и где умеют сочувствовать.

В самом начале урока она встала, произнесла несколько слов, и вдруг, закрыв лицо ладонями, выбежала из класса. Больше Раиса Васильевна к нам не вернулась. От взрослых узнали, что при виде детей она вспоминала свою умершую дочь. Начинала рыдать и теряла сознание.

Памятным стало мгновение сочувствия, сопереживания. Чувства искренние и объединяющие всех людей на белом свете. Наши люди умеют чувствовать боль других людей! Это и есть настоящая человечность. В каждом теле, каким бы невзрачным оно ни было, есть душа. Нет души только у лютых зверей и у людей переродившихся – тварей нечистых.

***

Мария Васильевна Бердюгина, полненькая румяная девчонка, заменила на учительском посту строгую Раису Васильевну, и жизнь класса вошла в обычное русло. Новая учительница окончила Московский университет. Много и красочно рассказывала нам об этом. И мы вместе с нею полюбили и Москву, и университет.

Однажды вместо неё в класс пришла другая учительница, которая сказала, что сегодня у Марии Васильевны свадьба. Она выходит замуж за учителя физкультуры Виктора Семёновича Бердюгина. В полдень к крыльцу школы подкатила кошёвка с тройкой лошадей, разукрашенных разноцветными лентами и звонкими бубенцами. Все учителя и ученики выбежали на большое школьное крыльцо во главе с директором Сучковым Владимиром Васильевичем. Поздравляли нашу молодую учительницу и её жениха. Она – смущённая, раскрасневшаяся – принимала поздравления и весело смеялась. К нашему классу подошла, по отдельности обняла каждого. А мы тоже радовались, хотя в принципе ещё не могли понимать, что такое свадьба и замужество, какой может быть праздник из-за этого. Радовались, потому что радовались все. Это было общее, новое для нас, захватывающее чувство – общая радость.

Могу с удовольствием добавить, что супруги прожили долгую счастливую жизнь, дожили до внуков и правнуков. На днях узнал, что наша учительница Мария Васильевна ещё жива и здорова, несмотря на свой преклонный возраст. Дай ей Бог многие лета!

Однажды после уроков Мария Васильевна открыла довольно потрёпанную книжку и начала читать. Это была повесть "По ту сторону". Название запомнил, авторство установил уже позднее. Книга была о детях, вывезенных фашистами в Германию. О страданиях и мужестве малолетних узников.

Мария Васильевна сказала как-то задумчиво и печально:

- Они были дети, такие же, как вы.

Мы замерли от глубоко переживаемого ощущения общей сопричастности к судьбам героев. И каждый день ждали конца уроков, чтобы услышать продолжение повести. Все чувствовали себя участниками тех событий. Иногда в самых трогательных эпизодах учительница задерживала дыхание, ловя неожиданно покатившуюся слезу. Девчонки плакали, мальчишки терпели, но тоже глубоко переживали.

Это была совместная работа детских душ, которая воспитывала новые чувства, учила видеть зло и добро, жестокость и милосердие. В этом классе с нами учились дети немцев, высланных из Поволжья. Они вместе с нами переживали. А мы ещё тогда научились отличать наших порядочных и работящих немцев от фашистов. Впоследствии поняли, что русские фашисты не намного отличаются от немецких своей оголтелой ненавистью к человечеству.

Мария Васильевна нас не наказывала, хотя иногда в её голосе звучали строгие нотки. И этого было достаточно, чтобы добиться полного послушания. Ведь уроки за печкой нам тоже запомнились.

Ещё нам нравилось выходить всем классом за пределы школы. Уже на следующую осень сначала мы многоголовой тучей рассыпались по конопляному полю на берегу Каменки. Ломали грубые стебли, складывали в большие снопы. Попутно досыта наедались зёрнами. Но главное знали, что из стеблей потом будут вить канаты, верёвки – нужные в крестьянстве вещи. И не только в крестьянстве. А потом выходили с учительницей на гору над школой собирать колоски. И всегда наши выходы на работу сопровождались какой-нибудь важной информацией, которая запоминалась на всю жизнь. Идём по полю, собираем. Гомон, шум. Каждый хочет похвалиться, как много насобирал. А Мария Васильевна с улыбкой рассказывает:

- Ребята, каждый колосок – кусочек булочки хлебца. Чем больше соберём, тем больше у нас хлеба будет. А хлеб – всему голова.

Знали бы вы, как впились в наше сознание эти слова. ...Поэтому в нашем поколении, познавшем послевоенную нужду, собиравшем драгоценные колоски никто не выбрасывал хлеб, как бы изобильно его ни было. Крошки со стола аккуратно собирали и съедали. Учительские слова помним навсегда, потому что они соотносились с нашей общей небогатой жизнью.

Мы любили своих первых учителей. Они покоряли нас силой правдивых знаний и своей огромной бескорыстной любовью к нам.

***

Когда-то, уже работая старшим воспитателем в спец. училище, впервые переступил порог Шушталепской школы. Пришёл узнать об успехах своего сына второклассника Олега. В классе меня встретила пожилая женщина с пышными седыми волосами. Вся добрая и мягкая. Она коротко похвалила сына за старательность и дисциплинированность. О себе сказала, что на пенсии, и лишь временно заменяет учителя. Попросила присесть, побыть на уроке.

Разговаривая со мной, не глядя в мою сторону, с большой белой расчёской переходила от одного ребёнка к другому – старательно, аккуратно и как-то по-домашнему, по-матерински ласково и осторожно расчёсывала их непокорные чёлки. Выглядело всё несколько умильно, но чувствовал – искренне.

Во всём виделась учительская любовь, которую я узнал ещё в алтайской школе в первые годы своей учёбы. Любовь, близкая к родительской. Через много лет стал работать в этой школе с богатейшей историей, девять лет был директором, потом вёл школьный музей. Долго и, к сожалению, безуспешно пытался что-нибудь узнать об этой учительнице. Говорили мне обычно: "У нас таких учителей много было".

И, слава Богу. Что много! Сейчас, читая в социальных сетях отзывы об этих учителях бывших учеников Шушталепской школы из разных поколений и эпох, начиная с довоенных, думаю: "Вот он – дух школы, незабываемый десятки лет. На том и держится настоящая школа".

Кстати, недавно посмотрел художественный фильм "Чучело". Меня – как ледяной водой окатило. Там была совсем другая школа. Хотя и в нашей стране. Неужели такое бывает?! У нас такого не могло случиться ни-ко-гда. Говорю так не только потому, что отдал этой школе вторую половину своей жизни.

Есть другой фильм, который покорил весь мир чистотой человеческих отношений – "Доживём до понедельника". Именно в нём наша школа показана. Не без щербинок, но чистая в основах отношений между учителями и учениками, где учитель – не начальник, не деспот, а товарищ, живущий одной жизнью с коллективом. Старший товарищ, самый уважаемый и ответственный за всё.

***

В Малышевом логу была несколько другая школа. Хотя, вспоминая лучших своих учителей, тоже благодарен им всю жизнь за их замечательные уроки, за преданность профессии.

В начальных классах в филиале школы № 20 Суханова Евдокия Фёдоровна учила нас не только азам грамоты, но многим домашним навыкам – пришивать пуговицы, штопать рваную одежду и даже вышивать. Смешно теперь вспоминать, когда весь класс, мальчишки и девчонки, приносил из дому пяльцы, и мы учились вышивать на лоскутах белой материи разнообразные фантастические цветы, котиков и других животных и птиц.

Интересно, что рукоделию меня учили только в школе. Дома и в дальнейшей жизни обходился навыками, приобретёнными здесь, вместе с моими одноклассниками.

Евдокия Фёдоровна всю жизнь работала учителем начальных классов. Она жила в посёлке Шушталеп, и мы часто встречались с нею, когда я уже работал в спец. училище и директором Шушталепской школы. Каждый раз при встрече интересовалась моими успехами. Вникала в мои проблемы, подбадривала. Святая роль истинного учителя – тёплым вниманием сопровождать своих питомцев в их дальнейшей жизни.

Перешли в 5 класс, в новенькую школу № 29. Наш классный руководитель и учитель биологии и химии Петрова Лидия Ивановна научила понимать многие законы и секреты природы. Вместе с ней работали на пришкольном участке, учились азам огородничества. Она водила нас на экскурсию в лес. Рассказывала о растениях, об их взаимоотношениях в зелёном мире.

Полового воспитания в школе тогда не было вообще никакого. Не знаю, хорошо это или плохо. По крайней мере в школьном общении сальные разговоры допускались только сугубо в среде пацанов и звучали грубо и цинично. Но чтобы публично сказать "про это" – ни в коем случае. Стыдно было даже произнести что-нибудь близко касающееся половых отношений.

Такой случай и предоставила мне Лидия Ивановна при изучении темы о размножении растений. Ведь размножение как раз касалось скрещивания. Новую тему она рассказала сухо, без выражения. Отчеканила – и всё. Дала задание на дом – выучить параграф. ...Все смущённо выслушали, приняли к сведению и стали зубрить. На следующем уроке сначала поглядывали друг на друга, переговаривались – кому достанется отвечать. ...Показывали друг на друга, смеялись – вызываться никто не хотел. Класс замер после слов учителя:

- Ответит нам... – ручка зависла над страницей журнала, как граната над окопом. А в окопе весь класс ...

И вдруг! Взрыв! Извержение вулкана в моей голове!

- Казанин.

Все повернулись ко мне, смотрели – кто с сочувствием, кто с облегчением – слава Богу, не я! Мне более ничего не оставалось, как отвечать. Неловко было почему-то. Но встал, не мигая, на одном выдохе наизусть отчеканил выученный назубок параграф о пестиках и тычинках, замер в ожидании. А сам – будто меня в холодную воду окунули...

- Молодец! Садись! Переходим к новому материалу...

Молодец. ...Я сел, долго приходил в себя, как после ужасного потрясения. Не забуду той минуты. Хорошо, что всё так быстро и благополучно закончилось. И хорошо что – переходим к новому материалу. До конца урока думал, как оценить свой шаг. Да, не сам же вызвался. ...Но на моём месте вряд ли кто-то осмелился отвечать по этой теме. Просто отказались бы. На перемене пацаны окружили меня, хвалили:

- Молодец, Казак! Отчеканил. Не испугался.

Не знаю, радовало ли меня одобрение товарищей. Но, наверное, тогда я научился говорить публично всё, без боязни, без робости перед кем угодно, и даже перед многочисленной публикой или толпой. Если бы вы знали, какую службу сослужило мне такое умение в будущем. Но это уже другая тема.

Уроки математики вела Мытаренко Клавдия Александровна, насмешница, шутница, под строгим взглядом которой испуганно замирали даже пирамиды и параллелепипеды, а циркуль всегда лежал в полной неподвижности, пока она не брала его в руки.

Трудные темы по математике объясняла просто и понятно. Давала самостоятельные задания. Сама тихо переходила, заглядывая в наши тетрадки. Останавливалась около того, кто затруднялся с работой. Иногда громко вслух приговаривала с улыбкой:

- Тяжела ж ты, шапка Мономаха... – И через паузу – когда под ней ...пустая голова.

Ещё легонько постучит по макушке пальчиком. Объясняла снова. Уже серьёзно, без тени улыбки.

Какие уроки добра и человечности дала нам учитель немецкого языка Фитц Фрида Александровна! Часто не угадаешь, строгий учитель или мягкий. Она была такой. Иногда устраивала мне экзамен. Я отвечал, как всегда, бойко, давно, благодаря ей же, вникнув в суть разговорного немецкого языка. Были случаи, когда во время контрольной, она наклонялась ко мне, сидевшему за первой партой, и вполголоса приказывала:

- Положи ручку!

Я с недоумением робко возражал:

- Так контрольная же ...

- Положи ручку, говорю! Давай поговорим.

И начинался разговор, который теперь трудно воспроизвести в письменной форме. Типа:

- Bist du ein Kater?

- Ja! Ich bin ein Kater...

Она смеялась:

- Ты знаешь, что такое Kater? Кот. Ленивый кот. Ну, ладно, давай дальше...

Говорили о семье и чём-то другом. Теперь уж не помню. За контрольную работу она ставила мне хорошую оценку, хотя я и не пыхтел над нею, как другие.

Фрида Александровна из-за отсутствия преподавателей-специалистов работала в разных школах Калтана, в том числе и в Шушталепской школе. Потом много раз встречался с нею и подружился очень. Понял, что она была необыкновенно интеллигентным и порядочным человеком.

Учитель труда, Иван Фёдорович Лютин, в отличие от отца, не махнул рукой на мою неспособность к столярному ремеслу, научил-таки изготавливать табуретки. Он многие годы отдал школе № 29. Это был крепкий человек, мощный физически от природы, строгий и добрый. А лучше сказать – мудрый. Мудрый от фронта, от пережитого и передуманного за долгую нелёгкую жизнь. Вёл уроки труда, замещал отсутствующих учителей, а потом взвалил на себя всё хозяйство школы с котельной и, как всегда неблагополучной, системой отопления.

Однажды раздобыл где-то полуразвалившуюся полуторку, отремонтировал её, и она стала незаменимым помощником в транспортировке разных грузов. Сам же и был шофёром и автослесарем. Помню, в конце 80-х годов полуторка служила иногда городскому отделу образования. Например, на сборы 1989 года на ней со всего города Осинники свозили спальные принадлежности. В лихие 90-е прибрали нашу полуторку какие-то умелые ребята.

Иван Фёдорович давно на пенсии. Всё такой же подвижный, сильный, неугомонный. Самый бодрый из ветеранов Великой Отечественной. Несмотря на преклонный возраст, охотно принимает участие во многих городских мероприятиях. Подружились мы с ним навсегда. Теперь оба пенсионеры и ветераны педагогического труда. Справляюсь о здоровье.

- Нормально, – говорит, – только ноги стали побаливать.

Родная школа про него не забывает. С праздниками приходят поздравлять ученики. Поучиться у него есть чему.

У старого фронтовика продолжаю учиться до сих пор и я – жить достойно и работать, не покладая рук.

Хромов Василий Данилович учил нас петь и понимать музыку. В свободные от урока минуты он виртуозно исполнял на своём баяне классические этюды. А мы зачарованно слушали и по-хорошему завидовали его мастерству. Не зря многие ребята шли учиться после уроков в музыкальную школу.

Комаров Анатолий Иванович водил нас по глобусу от континента к континенту по морям-океанам, по природным климатическим зонам. О нём я уже писал раньше. Повторять не буду.

Учитель рисования и черчения Чаплыгин Николай Фомич научил чертить. Рисовать он меня так и не научил по причине полного отсутствия у меня способностей владеть кистью. Но никогда не забуду, как он, дав нам задание, пересказывал содержание книг про лётчиков. Мы с нетерпением ждали следующего урока, чтобы услышать продолжение.

Во внеурочное время вёл авиамодельный кружок. Заразил всю школу самолётостроением. Кто не смог попасть в кружок, самостоятельно мастерил действующую модель самолёта. Тянул самолётик электродвигатель, работающий на плоской батарейке, или накрученная резинка. Я тоже увлёкся этим, и сам изготовил и запустил модель, которая поднялась в воздух, пролетела несколько метров и упала, разбившись вдребезги. Но всё равно был восторг – ведь взлетела же! Он писал замечательные картины, стал прославленным художником. А ещё этот замечательный человек научил нас любить искусство.

Позднее созерцал в московских, ленинградских музеях творения великих мастеров живописи, которые поражали меня своим божественным очарованием. Слушая музыку великих композиторов, восхищался ею. Живя в Кемерово четыре года, с удовольствием смотрел все спектакли в театрах драмы и оперетты. Некоторые по много раз. Читая произведения писателей, наделённых истинным талантом, восторгался богатством языкового склада, живописностью образов, глубиною мысли. Я понимаю, что творцы этих произведений – не от земного человеческого бытия, а от высокого Божьего духа, познавшие законы великой гармонии. Спасибо за это умение понимать искусство, которое дали мне мои учителя!

К началу пятого класса я перечитал столько книг, сколько не прочитал никто из моих сверстников. Ещё на Алтае под моим натиском пали школьная и колхозная библиотеки, а потом и районная почти поддалась моим ненасытным читательским потребностям. От сборников сказок народов мира, эпических сказаний перешёл к более серьёзной литературе. После первого класса с интересом "проглотил" роман Юрия Яна "Чингисхан".

С первых шагов на всю жизнь полюбил исторические произведения. Средневековая грузинская история пришла ко мне из многотомного романа Анны Антоновской "Великий моурави" о великом грузинском государственном деятеле и полководце Георгии Саакадзе. История европейских стран была прочитана также в произведениях Вальтера Скотта, Стендаля, Гюго.

Перечитал всего Жюля Верна, почти всего Марка Твена и ещё много чего.

Когда мы приехали в Малышев Лог, первое время жили у брата моей мамы. Я учился тогда во 2-м классе в школе № 22. Однажды увидел, как мамин брат, дядя Петя, с супругой прятали от меня на шифоньере какую-то книгу, и, конечно, прочитал её, когда никого не было дома. Это была книга Джованни Боккаччо, сборник эротических новелл "Декамерон". Так что моё половое воспитание началось с одной из самых целомудренных книг в мировой эротической классике.

И тут особо хочу сказать про уроки истории. Не раз исторические романы выручали меня, когда отвечал на вопросы учителя. Домашнее задание не готовил, потому что в образах мог рассказать о любой исторической эпохе. Мои живописные рассказы всегда с удовольствием слушали одноклассники и учительница Анна Ивановна, которая всегда отмечала мои ответы "пятёркой". Однако к восьмому классу пришёл новый учитель истории – Коновалов Николай Григорьевич. Он не оценил таланты рассказчика. Первый ответ строго прервал:

- Ты нам сказки не рассказывай. Расскажи, как написано в учебнике.

В журнале появилась первая "тройка". Мой триумф историка-рассказчика был прерван на самом взлёте. Однако интерес к предмету не пропал. И вообще, особый интерес к гуманитарным наукам сформировался в школе твёрдо и навсегда.

Через несколько лет после окончания школы по-настоящему подружился с Николаем Григорьевичем. В последние дни его жизни встретились в городской больнице. Я уговаривал выполнять предписания врачей, больше лежать, меньше двигаться. После второго инфаркта он был в опасном состоянии. На все мои уговоры Николай Григорьевич только просил пощупать пульс, а в заключение говорил:

- Гена, пульс у меня зашкаливает – я знаю. Но лежать не могу. Движение – это жизнь. Расскажи-ка лучше ещё что-нибудь про своё спец. училище.

Врачи отнимали у него одежду, чтобы не поднимался с постели, но он одалживал у кого-нибудь брюки и вновь зазывал меня поздно вечером в ванную комнату. Там, усевшись на край ванны, приказывал:

- Ну, Гена, расскажи мне ещё что-нибудь.

После очередного рассказа о моей работе в Шушталепском спец. училище, он заливисто смеялся, схватившись за грудь. Я испуганно вскакивал:

- Николай Григорьевич, опять эмоции! Вам же нельзя волноваться.

Он хлопал меня по плечу и успокаивал:

- Это же положительные эмоции, Гена. Не переживай...

Через неделю после моей выписки он умер, не преодолев чрезмерного жизнелюбия и желания двигаться. Умер не в постели, а в пути, поднимаясь по лестнице на второй этаж.

Не забуду его уроков. Он научил меня научному осмыслению истории. История – это не только экзотические картины из прошлого, которыми я так успешно увлекал когда-то одноклассников и предыдущего учителя. История – это цепь событий, обусловленных диалектическими законами.

Какой педагог и филолог получился бы из меня без любимого учителя литературы Анны Николаевны Клименко? Она была особенным человеком, могла управлять настроением класса одной только мимикой. Зашумели... нахмурилась – тишина. Улыбнулась – все расцвели в улыбках. Живой камертон. У неё на уроках нельзя было побездельничать. Всегда увлекала каким-то новым интересным вопросом, упражнением, рассказом. Легко завораживала глубоким обаянием своей неординарной личности. Выразительная, эмоциональная, немного ироничная на уроке, на перемене – всегда уравновешенная и спокойная. До сих пор, когда встречаю среди своих коллег таких учителей, замираю перед ними, как перед богинями или волшебницами.

По-настоящему любить литературу, разбираться в ней научила меня она – наша Аннушка. Тема, идея, сюжет, композиция. ... Умение видеть главное, читать между строк, ощущать красоту родной речи. Хотя я окончил филфак, мне мало что пришлось прибавить к её изначальным урокам. Позднее мне нужно было прочитать много ранее недоступного для меня, и везде меня сопровождал взгляд моей неизменно любимой учительницы. Я потом легко понял светлое величие современных русских классиков, не известных нам ранее, – Михаила Булгакова, Андрея Платонова, Виктора Астафьева, Валентина Распутина, Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, Марины Цветаевой и многих других, кто нёс свет правды и добра не только русскому народу, но, как всегда, всем народам мира. Русский дух и русская земля будут стоять дотоле, покуда народы Земли по своей простоте и неграмотности не позабудут их творения, этого величайшего достояния всего человечества. Надеюсь – не забудут.

В последний раз встретил её года три назад в сопровождении дочери Нины на базарной площади. Поклонился, поздоровался. Дочь громко сказала ей почти на ухо:

- Мама, Гена Казанин с тобой поздоровался. – И повернувшись ко мне тихо проговорила, – Мама почти не видит. И слышит плохо.

Анна Николаевна постарела, похудела. Взяла меня за руку, улыбнулась:

- Помню, помню. Умненький был. ... Умненький ...

Не забыла, значит. ...Знаю, настоящие учителя всегда помнят своих учеников. Вечная ей память. Надеюсь, что на своих собственных уроках я смог хоть в малой степени продолжить её. Помнит же моя ученица Вера Полянская, что я предрёк ей стать поэтессой. И ведь стала же. Хорошей поэтессой.

У Анны Николаевны мне тоже удавалось быть на хорошем счету. Читал стихи на школьных вечерах, переводил стихи Тараса Шевченко, за что был награждён на поселковом торжественном собрании, посвящённом его юбилею. А "Войну и Мир" Льва Толстого прочитал в 5 классе досрочно тоже благодаря ей.

Ни библиотекари, ни учителя не делали мне никаких ограничений в чтении. В дверях в комнату, где был основной фонд, стоял рабочий стол библиотекаря с картотекой. Ученики толпились у этого стола, выбирали самые читаемые книги, которые она выкладывала. Меня обычно допускали до всего библиотечного фонда. Я каждую перемену ходил между полками, перебирая и перелистывая книги. Не каждый мог заслужить такое доверие.

Однажды в библиотеку привезли новые книги. Среди них нашёл роман "Война и Мир" в новеньких красных переплётах. Перелистал, почитал отрывки. Оказалось, роман исторический, да ещё и военный. Принёс к столу все тома, нерешительно обратился к библиотекарю:

- Можно взять "Войну и Мир"?

Библиотекарь Екатерина Васильевна, пожилая женщина, интеллигентная и добрая, отмахнулась:

- Нет, нет, нет. Тебе рано такое читать. Это для десятого класса.

И как я ни просил, библиотекарь была непреклонна.

- Не дам, и не проси.

А если я у Анны Николаевны спрошу? – не отставал я.

- Хоть кого спрашивай, не дам.

И я решил подойти к Анне Николаевне.

- Анна Николаевна, почему мне Екатерина Васильевна "Войну и Мир" не даёт? – сказал я. Практически пожаловался.

- И что ты там поймёшь? – ответила она вопросом на вопрос.

- Пойму. Обещаю рассказать, когда прочитаю.

Учительница с сомнением посмотрела на меня, пошла в библиотеку. Она-то знала о моём пристрастии к чтению. Я последовал за ней.

- Через головы ребят сказала библиотекарю:

- Дайте уж ему "Войну и Мир".

С большим неудовольствием Екатерина Васильевна всё-таки дала мне четырёхтомник.

Читал я быстро, и примерно через неделю осилил весь роман. Особенно внимательно старался вникнуть в смысл философских глав. Готовился отчитаться о прочитанном перед Анной Николаевной. Достаточно чётко осмыслив размышления Льва Толстого о закономерностях в возникновении и развитии крупнейших исторических событий, я решился дать отчёт.

Выбрал время, когда Анна Николаевна будет не очень занята. Она стояла на первом этаже напротив столовой с красной повязкой дежурного учителя на рукаве.

- Анна Николаевна, я прочитал роман "Война и Мир". Хочу рассказать о нём.

- Ну...

Она, недоверчиво прищурившись, приготовилась слушать.

- Лев Николаевич в романе пытается ответить на вопрос – какая сила управляет всем, – начал я свой рассказ. Но Анна Николаевна вдруг прервала меня:

- Ой, ой, ой. Уйди, уйди, уйди, – и замахала руками.

Она изобразила такой искренний испуг, что я замолчал и в недоумении пошёл прочь, потому что быть назойливым – неприемлемо для мужчины. И всё-таки был доволен собой, что мог так удивить учителя своим "глубоким пониманием" главной линии поисков великого писателя. Не смотрите, мол, что я пятиклассник.

Так вот мы с вами, к сожалению, часто считаем детей несмышлёными, не способными освоить знания, которые им "не полагается" иметь, или те, которые могут быть им не по силам. Жалуемся на объёмы и сложности школьных программ. Не надо забывать, что наполнение нашего мозга наиболее эффективно в раннем детском возрасте. Максимально не нагружая ребёнка умственным трудом, мы рискуем оставить его в середняках на всю жизнь. На своём жизненном пути он никогда не добьётся никаких существенных результатов.

Чтение же художественной литературы служит развитию умственных способностей человека, формированию идеалов, укреплению нравственных основ его личности. По крайней мере, человек, который много читал, никогда не опустится на дно жизни, а если такое вдруг случится, всегда сможет выбраться из захватившей его трясины. Все мои друзья в детстве увлекались чтением. И все прожили достойную жизнь. Напомню слова великого читателя, писателя, неисправимого мечтателя Максима Горького: "Цель литературы – помогать человеку понимать самого себя, поднять его веру в себя и развить в нём стремление к истине, бороться с пошлостью в людях, уметь найти хорошее в них, возбуждать в их душах стыд, гнев, мужество, делать всё для того, чтобы люди стали благородно сильными и могли одухотворить свою жизнь святым духом красоты…"

Надеюсь, мне не изменяет память, и я смогу процитировать слова Карла Маркса, которые много лет красовались на первом этаже в школе № 29 посёлка Малышев Лог. "В науке нет широкой столбовой дороги. И только тот достигнет сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по её каменистым тропам".

Какие красивые и гениальные дети растут у нас! Не видит этого лишь слепой. Подвижные, любопытные, искромётно сообразительные. Всегда восторгаюсь ими. Как люблю их! Прямо до слёз люблю. От нас зависит – оставить их гениальными открывателями или затормозить развитие сознания, опустить до уровня своих далеко неполноценных познаний или вообще до самого низкого утилитарного мышления. Спаси, Господи, детей наших от нас, от нашего недомыслия, неразумия, неумения, нерадения! От равнодушия и нелюбви сохрани их!

А наши внуки – просветлённые и пытливые, настоящие дети индиго. За ними новые научные открытия. Они легко преодолеют далёкие пространства, открыв новые законы гравитации. На их пути открытие новых миров. Они найдут новые виды энергии, которые нам ещё неизвестны. Эта энергия будет почти бесплатна, легкодоступна каждому в любом месте земного шара. Информационные технологии будут усовершенствованы до такой степени, что нам они будут видеться невероятными. Уже сегодня готовится новый прорыв в этой сфере на основе использования биохимических технологий. Наши потомки коренным образом изменят лицо человеческой цивилизации. Хватило бы у них разума преодолеть вражду и противостояние.

У них прекрасные учителя, сохраняющие лучшие традиции. Таких вы не найдёте больше нигде, хоть всю землю обойдите. Какие были у нас с вами.

***

Много замечательных учителей у меня было и в вечерней школе, где пришлось учиться после восьмого класса. О них я уже писал раньше. Классный руководитель и математик Комарова Тамара Яковлевна, директор школы и учитель географии Комаров Анатолий Иванович, химик Кочуганова Римма Ивановна, учитель литературы Новикова Ирина Васильевна. Правда, здесь была особая рабочая атмосфера, под стать моим одноклассникам, в основном горнякам шахты "Шушталепская" – мастерам, бригадирам, рядовым рабочим. В нашем классе учился Герой Социалистического труда Пустовалов Иван Фёдорович, простой в общении, добрый и порядочный мужик. Такую школу вы помните по фильму "Большая перемена". В одном классе учились семьями. Рядом сидели шестнадцатилетние, как я, и сорокалетние с проплешинами на головах, каких было большинство. И там по молодости не забалуешь – вмиг старички-работяги одёрнут.

Люди взрослые, познавшие жизнь, они затевали на уроках жаркие споры на разные философские, исторические, литературные темы. Говорили всё и обо всём без умолчаний, без зигзагов, и много крамольного. Не боялись доносов, потому что доверяли друг другу. На уроках литературы часто выступал со своими докладами и ответами Евгений Волков, лучший знаток литературы и особенно творчества Пушкина. Учителя нас не останавливали. Спорили на равных. За два года я не только стал взрослее физически, но приобрёл так пригодившиеся мне в будущем самостоятельность мышления, способность поиска и достижения результата.

Ведь мы всегда на пути к познанию мира. Человек от одноклеточного биологического объекта до самого себя прошёл путь эволюции в сотни миллионов лет, чтобы познать нравственные законы. Теперь нет выбора у него кроме как – следовать этим законам, либо нарушить их и низвергнуть себя в геенну огненную. Это мой выбор и твой выбор. И волей-неволей придётся выбирать между светом и тьмой.

"Класс ученичества ...Он в сердце каждом..." В твоём и моём сердце. Он незабываем и велик. От него пошли мы все – рабочие, крестьяне и так называемая трудовая интеллигенция. Весь трудовой люд. Простоватый, обыденный на первый взгляд. И героический.

Многих моих учителей уже давно нет на свете. Даже многие мои одноклассники и друзья оставили этот мир. Однако вместе с родичами они всегда стоят около меня, заглядывают через плечо: всё ли так сказал? Не соврал ли? Не покривил ли душой? Отвечаю: Не соврал. Не покривил. Вы же рядом были – мой народный контроль. Разве только не очень красиво говорил. Уж за то простите меня, если сможете.

А ещё простите за то, что знаю о жизни много, а понимаю пока мало. Особенно в последнее смутное время. Современный мир погряз во лжи. И трудно разобраться – где правда, а где ложь, которую за правду выдают. Не пойму, почему есть на свете чёрные бессовестные люди. Разве у них были другие учителя? Может, у них другие родители? Что-то неправильное было в их жизни? Почему, почему, почему? Не пойму. ...Но надеюсь понять. А если не понять – то как жить?

Все прекрасно знают, что представляет собою чёрное, а что – белое, что такое добро и что такое зло. И отдельными яркими точками высвечивается наша народная правда. Там, где люди рискуют и жертвуют всем, даже своей жизнью, единственным и неповторимым даром природы. И любят всей душой.

Работайте, братья! Служите, братья! С нами Бог, с нами народ. И мы – вместе! Если будет иначе – это наша общая бесславная гибель. Ведь мы же все поголовно дерзкие, или как говорил мой друг, раненый и контуженый участник локальных войн, Лёня Подвигин, "безбашенные мы". Иного нам не дано. Будем работать и служить. Дорожить прошлым и мечтать о прекрасном будущем.

***

Благодаря моим учителям, поступал на филфак без тени сомнения в успехе. А там меня ждали новая наука и учителя, известные учёные, преподаватели, тоже преданные своему делу, которых я тоже полюбил. Но это тема другой главы, на которую, надеюсь, хватит сил и здоровья. И скажу опять по наущению Боянову и по былинам нашего времени. ...Как получится.

Подай, Господи, силы и здоровья! Много дел у меня не оконченных.

15 февраля 2017

Геннадий Казанин

Следующий очерк: Испытание

Другие очерки из цикла "Дар Память"

Комментарии (3)

Надежда Сокол # 15 февраля 2017 в 19:59 0

Здравствуйте, Геннадий. На одном дыхании прочитала ваш очерк- очень интересно, приятно читать о знакомых событиях и, тем более, людях! Помню д.Петю Казакова и т.Зою Морозову, даже была у них в гостях. Они жили на ул. Санаторной, напротив 22-й школы. А Морозовы д.Паша и т.Валя были нашими соседями, а между нашими огородами даже не было ограды. Прекрасная большая семья- у них было 3 детей: Галя, Коля и Сережа. И жила с ними т.Валина мама, которую дети называли не бабушка, а "мам стара". Много лет прожили дружными соседями. Сейчас даже похоронены почти рядышком с моими родителями на Омском кладбище. Спасибо за воспоминания про учителей- это бесценно!

Г.П. # 15 февраля 2017 в 20:16 0

Спасибо, Надежда, на добром слове! К сожалению, в последние годы потерял связи с Морозовыми. Я очень любил их всех. Хорошие люди. Их общая фотография есть в одном моих очерков: http://kaltan21veka.ru/dar-pamyati-3-istoki.html

Алексей Сербин. # 23 февраля 2017 в 06:20 0

Геннадий Петрович, прочитал Ваш очерк с большим интересом,на одном дыхании. Как все это знакомо всем нам родившимся в 50 годы. Сколько душевности и теплоты.Люди жили беднее, но были отзывчивие на радость и боль односельчан.Сейчас же у большинства есть достаток, но нет душевности и доброты, а есть какая-то черствость у молодого поколения. Куда же мы придем с таким отношением к людям? Большое Вам спасибо за осмысление жизни, буду и дальше знакомится с Вашими очерками.

Добавить комментарий

RSS-лента комментариев

Смотрите также

И отделил свет от тьмы

Очерк

Калтан – Осинники 21 века

Внимание Ваш браузер устарел!

Какие преимущества от перехода на более новый браузер?