Взрастили вы племя доброе

Очерк

(Из цикла очерков "Дар Памяти", часть 4)

Друзьям

Сегодня, 29 марта, день памяти моей мамы. Двадцать три года прошло, как ушла она в мёрзлую ещё землю сырую. Изболевшая вся. Измученная жизнью, болезнью злючей и коварной.

Мама, пережил я твой век уже на четыре года. Сколько ещё мне Господь выделит, я не знаю. Живу. Обо всех ушедших от меня горюю. Работаю, сколько сил хватает. Чтобы не укорили меня вослед недобрым словом. Как тебя никогда никто не укорил.

Вспоминаю отца моего, который любил колючим словом обжечь.

Помню, как огород мы свой копали на косогоре. Я сажать любил, копать любил, косить сено любил. Терпеливо переносил прополку и окучивание картошки. Не любил копать землю и сено грести. Потому что копать землю – руки устают и болят, а сено гребёшь – сухая сенная пыль забивает рот и глаза. А сухое сено шелестит назойливо и неприятно.

Бывало скажу:

- Может, перекур сделаем?

Отец не промолчит, ехидно скажет:

- Ох, и ленивый ты, Генка, – скажет, – Сейчас я сгоню твою лень-то с шеи. Вон она, как уселась! Дягиля шишечки вон сорву и сгоню.

И на межу многозначительно покосится. Молча дальше работаю. Не возражали мы отцу.

Эх, посмотрел бы ты, батя, какой из меня лентяй получился. Соседи мне говорят теперь:

- Петрович, больше тебя из нашего дома никто не работает.

Может, это и так. А родитель мой незабвенный всегда недоволен был мною. Лодырем называл, бездельником. Заставлял табуретки делать. Столярному мастерству пытался обучить. Бруски, царги, рубанки, фуганки, шерхебели, крейсмейсель, уровень... Много чего.

- Учись – на старости кусок хлеба зарабатывать будешь.

Я стругаю, бывало, он подойдёт, брусок у меня возьмёт, на глаз к окну прикинет. Я голову в шею втяну – сейчас опять по горбу треснет бракованной заготовкой.

А он крякнет, одним словом выразительно выругается. Сердито забросит заготовку под верстак. Достанет новую.

- На, стругай новую! Бракодел. Белоручка. Бегали бы всё по улице. Ничо делать не хочете ...

И опять я терпеливо строгаю новую ножку для табуретки.

С грехом пополам сделал табуретку. Некрашеную ещё, поставил её на кухне. Отец пришёл, сел. Затрещала, закачалась, рассыпалась моя табуретка. Отец едва уберёгся от падения. Не ругался. Только кратко и ядовито резюмировал:

- Кто делал-то ...

И всё.

Лет через восемь встречали меня с институтским дипломом и значком-ромбиком. Накрыли на стол, значок, по обычаю, в рюмку положили – обмыть. Вдруг отец первым слово попросил. С трезвым с ним такого никогда не бывало. Я дал ему право сказать первый тост. Он поднялся, помолчал, сказал торжественно и кратко:

- Сынок, больше я тебя табуретки не буду заставлять делать. Теперь тебе это уже не пригодится.

И за это рюмки подняли.

Эх, знал бы ты, отец, сколько мне твоя наука пригодилась! В жизни моей крестьянской по сути. Строил и перестраивал садовый домик. Всё тебя поминал.

В одном ты оказался неправ. Что я – ленивый. Не ленивый я у тебя, а пахарь вечный, каким ты был. Ты сапоги шил, мебель делал, плотничал, печи клал не хуже специалистов. Что ты ещё умел, даже перечислить боюсь. Так вот и я.

Один раз мы с братом Анатолием тебя тоже проэкзаменовали. Мы уже взрослые были. Заставил дрова пилить.

- Ровные чурки пилите, чтобы поленья из поленницы вразнобой не торчали, – распорядился.

Мы взяли палку, на ней метку сделали. Размер чурбака. Пилим, пилим. Он раза два мимо прошёл. Хмыкнул ядовито. Шибко, мол, грамотные вы у меня. Потом подошёл, небрежно кинул под забор нашу мерную палку, присмотрелся к бревну, положенному на козлы. И ... Меточным своим ногтем на большом пальце правой руки (был у него такой, мерный ноготь, которым от везде, где ему надо, отметины делал), этим вот ногтем раз, раз, раз. Наделал отметин по бревну. И ушёл, гордый тем, что мы без его мудрого указания шагу шагнуть не можем. Толик тоже ухмыльнулся отцовской ядовитой улыбкой, нашёл гвоздь, углубил отцовские отметины. Давай пилить. Распилили бревно, как отец приказал – чурки-то все разные по длине. Засмеялись мы с братом. Взяли те чурки и одна к другой на дорожку уложили. И лежат они, разнокалиберные, демонстрируя своё уродство и показывая отцовскую неправоту.

Ждём. Идёт по дорожке мимо нас. Глядь – чурки лежат наши безобразные. Засмеялся, нашёл нашу мерную палку. Нам её вручил и коротко сказал:

- Ладно, пилите по палке.

Да, отец, видно верный твой меткий глаз подводить тебя стал. Долго мы с братом тот случай вспоминали.

***

Однако же, не могу не сказать об отзывах ваших на мой очерк. Лавина отзывов. И всё похвальные. Как говорится, доброе слово и кошке приятно. Спасибо вам всем! Спасибо однокурсникам, коллегам, друзьям, особенно ученикам моим. Приятно осознавать, что я был прав, говоря, что умное поколение идёт нам на смену.

Не могу промолчать и не сказать о множественных отзывах, в которых отмечается, что очерк написан простым языком, не для критиков и литераторов. Я дал несколько ответов, похожих по содержанию. Всем повторю.

Мне пришлось читать много, а также изучать историю, теорию литературы и литературной критики. Учился анализировать художественные произведения, в частности, определять жанр произведения, художественное направление: реализм, романтизм, натурализм и прочее. Эпитеты, метафоры, композиция. Роль композиции в произведении.

И некоторые вопросы обсуждались в переписке. В частности, определить точно жанр очерков мои сокурсницы затруднились. Я заключил: надо моего студенческого друга Мишу Лучникова спросить. Может быть, он жанр определить сможет. Как ни говори, он – специалист, кандидат филологических наук. А по языковым особенностям моего друга Васю Васильева. Он – тоже кандидат.

Ой! Что же я без отчества-то их назвал, запанибрата?! Кандидаты ведь. ... Ну, ладно, не обидятся на меня Юрьевич и Петрович ...

Мои некоторые однокурсницы привычным путём, как нас учили наши учителя, сделали свои замечания по композиции. Мол, зря ты, прервав повествование, вставил этот эпизод, о крымских событиях, его надо было отдельным очерком сделать. А тут и мой ученик Эдик Разинкин, которого я учил по нашему шаблону и про которого писал в ответе на комментарии, извинился. Когда писал, мол, комментарий, поумничать хотел. Знаю, что иногда мы любим "поумничать".

И наконец, я убедился, что молодёжь наша мозговитая, мысль у них энергичней, подвижнее нашей. Не так зажата шаблонами, как у нас. Поговорил я за это время с Эдиком. Он мне свои нешаблонные заключения сделал по очерку. Ответил сам на вопрос, почему такое смешение времён и разных событий в одном времени. Я вам не буду рассказывать. Думайте сами. А лучше перечитайте "Капитанскую дочку" Пушкина и ответьте на вопрос, почему такой неоправданный перекос во временах года в период поездки Гринёва до Оренбурга. Зима, метель, Пугачёв, и вдруг сразу в лето. Потому что времена года совсем неважны были для писателя.

Практически все теоретики и критики стараются запихнуть художественное произведение в прокрустово ложе доступное для их понимания.

С Иваном Киселёвым мы тоже разобрались. Никакой он не анархист. Просто он, как и я, недоволен современным положением дел в стране. И броскую фразу сказал. Вот что ему ответил: "Во многом я с тобой согласен. Я ведь тоже не баран. И живу здесь, а не на небе. Ты на странице "Мои публикации" статьи и обращения мои почитай. Увидишь, что мы с тобой одинаково думаем. Но это ведь никакой не анархизм. Не надо броских фраз. Они глубже, чем мы о них разумеем".

Кто-то однажды сказал по творчеству Достоевского: "Лучше быть недовольным человеком, чем довольной свиньёй". И хорошо, что мы с вами не всем довольны.

Правильно сказал, или неправильно?

И вот в процессе этих обсуждений пришёл к интересному для меня самого заключению. Произведение пишется для простого читателя, а не для литераторов и критиков. Написанное со слезами, люди читать будут тоже со слезами. И мой очерк о сестре – главное для меня доказательство.

Литература наша стала приходить в упадок тогда, когда писатели стали писать не для читателя, простого трудящегося человека, а для критиков и литераторов.

Да ну их, критиков и теоретиков. Литераторов. В местной печати меня уже не раз наименовали писателем. Это ошибка. А я не член союзов. И вообще, я не писатель, а простой русский человек. Крестьянин. Грамотный в определённой степени. Хотя, это уж – как вы посчитаете. А может, скажете, что неграмотный совсем. Как скажете ... Не обижусь.

Всех я помню вас, учеников моих и сокурсников. Помню нашу общагу, ребят и девчат. Помню, как жили в общежитии, ходили друг к другу в гости. Как не любили нашего коменданта и сочинили про неё частушки с колючей двусмысленной припевкой:

- Тра-та-та-та-та-та-та, Анна свет Васильевна.

Что такое тра-та-та, каждый догадается. Не догадается, значит, не очень смекалистый, мягко говоря.

Спасибо всем, что слышите меня! Создателя и природу благодарю. За то, что одарили меня Памятью крепкой, словом простым и понятным, голосом звучным, печальным и тревожным, сердцем любящим и неспокойным. За то, что учился я вместе с вами и у вас учился. Низкий поклон вам всем!

Спасибо вам всем, что вам понравилось моё писание незамысловатое, что затронуло оно сердце ваше, что я нужным опять оказался.

Просите вы меня ещё написать что-нибудь. Спасибо. Я рад этому. Напишу.

Меня нередко спрашивают, откуда такое обилие материалов для моих очерков появилось вдруг? Причём, потоком. Очерк за очерком. Отвечу такою притчей.

Первый нарком просвещения Советской России Анатолий Васильевич Луначарский, писатель, критик, философ, читал лекции по эстетике в Университете. Начитал и написал столько, что они составили 12 томов. Кстати, я ими пользовался при подготовке диплома. Причём, в этих лекциях каждое слово выверено и к месту поставлено.

Однажды его спросили, как может он без подготовки и шпаргалки читать такие объёмные и содержательные лекции. И Луначарский, не задумываясь, ответил: "Подготовкой к ним была вся моя жизнь".

Мне трудно сравниваться с этим великим писателем, критиком, просветителем революционной эпохи, но мои очерки – тоже итог многолетних мучительных раздумий. Совсем не вдруг они на свет появились.

Открываю юношеский дневник, читаю запись от 20 декабря 1970 года:

"Хочется написать размышления о свободе, демократии, о братстве и розни между народами, рассуждения о смысле жизни".

Тогда мне было 22 года. А теперь уже 65 лет. От записи той меня отделяет 43 года. Вот и пишу. Видно, время пришло. Чуть-чуть жизнь понимать стал. Пора собирать камни. Потому и рассказываю вам всё, что надумал.

 И вот вместе с вами топчу брошенную и забытую тропу по дорогам памяти – из прошлого в будущее. Иду я с вами по дорогам Памяти моей и вашей.

Где простым бытовым словом, а где-то словом огненным, возжигающим сердца. Как живу, так пишу. Как вы подхватили и по-своему объяснили моё – "жизнь полосата, как тельняшки братьев моих".

А лучше с этой развилка перейти нам на нашу прямую дорогу.

Мы вместе

Говорил уже о том, что всю жизнь меня тесно окружал интернационал, люди многих национальностей. Расскажу один эпизод из моей жизни негладкой.

В молодые годы мы часто собирались в майские праздники у мамы в посёлке Постоянный. Куролесили. Танцевали, плясали, наряжались. Пели. Я неплохо пел. Пусть подтвердят те, кто знает меня.

Однажды во время такой гулянки вышли мужики в подъезд остыть и покурить. Из соседней квартиры соседи тоже вышли. Компания татар. Говорят:

- Пойдём к нам. Песню споём вместе. Уж больно ты поёшь хорошо, парень. Голос у тебя хороший.

Как ни отнекивался, затянули меня к себе. Усадили за стол, рюмку налили. Выпили за дружбу и любовь. Запели хором татарскую песню. Я послушал, подпевать стал потихоньку. Потом всё громче. На татарском языке, татарскую песню! Хотя по-татарски слов десять всего и знаю. Господи, думаю, надо же, по-татарски запел! Умом подвинулся ...

Завершили песню. Помолчали. Потом чуть не хором закричали:

- Отлично поёшь! По-татарски! Откуда ты татарский язык знаешь? Ты наш язык знаешь! Татарские песни знаешь!

Конечно, я не стал ничего отрицать, отговариваться. Сказал только, не слишком скромничая:

- Да так. Пришлось в жизни, мол ...

- Ты наш, казанский татарин! – заявили мне торжественно старики.

Ну и ладно. Татарин, так татарин. И так мы подружились! Потом всегда меня приветствовали и говорили. Как со своим соплеменником или родственником.

А в моей компании меня тоже потом спросили:

- Откуда ты по-татарски петь научился? Сроду ты не татарин.

А я смеюсь. Говорю, удачно масть пошла. Получилось по-татарски. Пьяные – не разобрались. ... И всё-таки, очень люблю татарские мелодичные песни – в них звон моей родной реки Каменки.

Отшучиваюсь: мол, я же по-украински с детства пою с вами песни, хоть не украинец. Так в моей душе с тех пор эта шутка и осталась. Вам впервые рассказываю этот удивительно каверзный и наглядный эпизод.

Мне думается, что только в русском государстве могло сложиться такое чудесное содружество и такая общность разных народов, где любой "чужой" воспринимается и принимается, как свой, родной.

Может быть, не все осознают множество фактов, свидетельствующих об этом. Я лично осознаю, потому что вижу, как на татарский праздник сабантуй приходит множество русских людей и празднуют вместе, участвуют в татарских состязаниях. Тогда в душе моей звучит торжественная мелодия. Мы все дружим, и мы все вместе. Люблю, когда дружат между собой люди, не скандалят. А в русском языке закрепилось ведь чисто татарское часто употребляемое слово, которое воспринимается, как чисто русское – сабантуй.

Вот вам интернациональное воспитание ...

Много лет колесит по просторам России проект любимого всеми нами земляка моего, знаменитого композитора и певца Геннадия Заволокина "Играй, гармонь!" От варяг до греки. ... От самых северных морей и до южных пустынь. Сегодня, кстати, были они на Камчатке. Я передачу посмотрел. Там и аборигены, и местное казачество, и русские простые люди "зажигали" под русскую гармонь. Не забыли про свои бубны и камчадалы. Так весело наяривали!

От Калининграда, Мурманска и Вологодчины до сибирского Томска и далее, до края земли нашей. От Татарии до Бурятии. ... Где только не были вы за многие годы? С радостью встречают вас везде люди разных национальностей, всяких рас и всяких верований.

Дети продолжили дело отца. Продолжили достойно и приумножили. И после ухода основателя проекта на Первом российском канале каждую субботу звучат его песни. И других множество. Род из рода. Благодарю я вас за дело ваше великое, бесценное.

И сердце  сладким мёдом обливается от сознания, что на всю страну показывают этих истинно народных артистов. Народных певцов, а не только трясунов придворных, рекламой хвалёных, под папуасов разряженных, с проколотыми носами, ушами, пупками, да ещё с их любимым "светским репортёром", с неизменным "Ты не поверишь?" С мужиком жеманным, вездесущим Сергеем Зверевым, раскрашенным под женщину и на высоченных каблуках. С его постоянным капризным рефреном "Звезда в ш-о-о-оке!" Звезда – твою маму... Вот он на подаренный танк взгромоздился и решает непростую проблему – что ему с этим танком делать? По улицам Москвы рассекать или на войну идти? Или этого, так до конца и не решившего, кто же он такой. Певец хороший и душевный, или "Натуральный блондин, на всю страну такой один"?

Все своей огромной сворой не могут сравниться даже на йоту с одной этой передачей заволокинских потомков. Мы говорим: Это наши. Наши! А те – непонятно чьи.

Когда в 90-е годы возник импульс к самоопределению, и в разных концах России зашевелились националисты. Всё это подогревалось ещё их стремлением к разделу нажитых общим трудом во времена Союза несметных богатств. Но нашлись силы, нашлись умные авторитетные люди, которые повели народы свои к процветанию не через войны и распри, а путём согласия и сотрудничества. Самые видные и значимы фигуры в этом процессе – Минтимер Шарипович Шаймиев и Ахмат Абдулхамидович Кадыров (Ахмат ходжи). В других регионах тоже нашлись мудрые люди, не допустившие противостояния. Только там не обострялась политическая обстановка, как здесь. За прошедшие годы жизни в едином государстве мы убедились в том, что никто никого не притеснил и не побил. И не хочет.

Никто не собирается посягать на традиции, обычаи, религиозные убеждения народов. Напротив, власти всячески способствуют поддержанию этих этнических групп.

У нас в городе Осинники всегда уживались и дружили многие народы:  и коренные шорцы, и сосланные во время войны украинцы, и немцы, и татары, и прибалтийские нации, и другие народы и языки. Приезжих всяких полно. Теперь из Средней Азии приезжают. Бывает, на наших девчатах женятся, детей рожают смешанной крови. Большинство на шахтах работают, на разрезах. Герои труда среди них есть. Простые достойные уважаемые люди. Ученица моя Анжела Шевченко вышла замуж за таджика, детей завела. Хозяйство огромное – корова и прочее. Замечательный мужик Алик Курбонов. Трудящийся и умный человек.

Власти наши местные официально поддерживают всякие национальные сообщества, особенное внимание уделяют сохранению культуры малых коренных народов – шорцев в телеутов.

Во дворцах культуры, на летних эстрадах, в учебных заведениях городов Калтан и Осинники часто представляют их народные песни и танцы. И это тоже государственная национальная политика.

В 2007 году мне пришлось работать в летнем лагере отдыха в Доме детского творчества города Калтан. В середине июля поехали мы с ребятами в село Сарбала, в загородный лагерь на берегу Кондомы. Искупались, отдохнули.

К вечеру на большой поляне раскинулся большой синий шатёр, эстрада. На эстраду один за другим стали выходить солисты, ансамбли, танцоры. Русские, шорцы, татары, немцы. ... Пели, плясали, колдовские шорские обряды демонстрировали. Всё там было, и все там были. И я там был. Фотографировал всех.

Подготовка к концерту

Выступает вокальная группа немецкого землячества в городе Осинники

Украинский ансамбль

Татарский национальный ансамбль

Шорский национальный ансамбль

Главное же, были там наши дети разных национальностей, которые смотрели на всех широко открытыми глазами. Всем хлопали с восторгом. В головах у них незаметно и прочно укладывалась незамысловатая истина: народы самобытны, все они уважения заслуживают и братской нашей дружбы.

А паче чаяния, придёт на землю нашу святую чёрная и нечистая сила, чтобы покорить нас, тогда встанет на защиту Земли российское многонациональное братство мирных и непокорных народов, как в прежние времена. И защитит свою землю соединённого и нерушимого братства.

Молодые люди, дети наши, в чём-то непохожие на нас, которые вроде бы инфантильны на первый взгляд, непатриотичны, развращены чуждым духом. Но нет. Они восприняли дух наш, веру и любовь нашу. Встанут, как один в ряды неколебимые, и защитят Родину от супостата. Своей кровью и самой жизнью заслонят. И скажут по завету предков: "Приходите к нам народы разноязычные с миром и торгом! Но, кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет Русская Земля!"

Опрокинем мы все ваши проекты, Бисмарки, Наполеоны, Гитлеры, Даллесы и прочие. Кто там ещё на очереди? Били мы вам морды. Разобьём ещё одну – подходи по одному ...

Аллены вы наши, Даллесы. Бараки Обамы. Забыли вы, что мы непредсказуемы. Что скифы мы, и азиаты мы. И ум наш хитёр, и ухо востро. И танки наши быстры.

Спросите отцов ваших и дедов.

И быть посему во веки веков! Аминь.

Властителям и судьям

И вот я слышал про город Елюзань в Татарстане, население которого составляют почти одни татары. Там, в связи с приоритетом национальных и религиозных традиций, совсем не употребляют спиртного. Фирмы, торгующие алкоголем, потерпели там полное фиаско. Люди сплошь зажиточные, живут в добротных коттеджах. Достойно живут. И мечи ни на кого не острят.

Вот в наших русских городах произошло бы перевоплощение по елюзаньскому образцу. Думаете, русские не зажили бы в таком же благополучии, процветании и дружбе? Смогли бы. Потому что русские люди не менее разумны и трудолюбивы. Пьём только мы не в меру, ещё тунеядцев и воров терпим.

Смотрю, слушаю, дивлюсь. ... Там своровали, там взятку взяли. ... Там на откатах нажились. Мэры, вице-мэры, губернаторы, вице-губернаторы, министры. ... На днях прогремел на всю страну губернатор Новосибирской области. Миллионы! Десятки миллионов. ... Несколько лет уже, как присосался он к богатой кормушке.

Кто наблюдал за этими его махинациями? Кто смотрел? Куда смотрел? Ведь у всего честного люда на глазах воровал. ... Где оно было, око государево? Или бдительность подрастеряли, или профессионализм. Как будто нечаянно проснулись: "Ой, это что же это он там так разошёлся сильно наш светлый князь? Кошельки и счета уже не вмещают награбленного?"

Народ, конечно же, возмущён, что из его кармана при попустительстве известных всем органов "правопорядка" миллионы и миллиарды плывут. Скажете, что неправ народ, когда стал презирать всех чиновников без разбора.

Где их находит на нашу голову наш губернатор Аман Гумирович Тулеев? Где их разыскивает на нашу голову президент Владимир Владимирович Путин? Сколько у вас ещё их там в запасе приготовлено, ваших преданных без лести, которые будут обкрадывать родину нашу и народ? Или им вообще никакого конца не предвидится?

Уж Вы-то, товарищ президент (надеюсь, что товарищ), Вы-то в той организации работали, которая могла взять, за что надо, да отвести, куда надо. Или Вы не знаете, как работала эта организация в прежние приснопамятные времена? Там всегда знали, в каком углу мышка пискнула. И с мышками длинных разговоров не вели. За ушко их, да на солнышко.

Что случилось с жизнью нашей? Никто не ответит. Все молчат. Потому у Вас рейтинг вырос только на 10 процентов в олимпийские и крымские дни марта 2014 года. А мог бы и к ста процентам подкатить. Тогда бы прогулялись Вы по родным простором без всякой охраны. И каждый бы гражданин вам поклонился. Если бы не ваша терпимость к этой шатии братии. Пытаетесь их уговорить, добрым словом пронять?

Не питайте надежды, что они когда-нибудь людьми станут. Никогда этого не будет. Мы мало знаем, но долго жили и смотрели. Коррупция, взятка, откаты и другие виды их "заработка" – есть деяния, стоящие на грани предательства национальных интересов, а значит, своей родины и своего народа. А факт предательства непростителен и неискупим.

Пронырливые проходимцы, олицетворяющие вашу власть на местах, компрометируют Вас и всю верховную власть. Только поэтому многие люди и Вам не доверяют. И ругают. И, думаю, правильно ругают. Я тоже ворчу на Вас за это.

Мы бы их всех гуртом отселили на какой-нибудь остров. Пусть там своим трудом кусок хлеба добывают, "под арестом по месту жительства". Посмотрели бы мы, как они друг друга там живьём поедят, как крысы в закрытой бочке. Для них человекоядение – привычное дело.

Если бы знали Вы, как их народ не любит. О-о-ох, если бы знали ...

Да Бог с Вами. ... Толи мы учителя Вам? Вы и сами с усами.

В истории  России практически не было правителей, которые бы действовали в ущерб своего собственного государства. Даже Екатерина вторая, пришедшая на трон с чужой стороны, а при вступлении в брак едва ли знавшая хоть несколько русских слов, здраво и неустанно пеклась о приумножении его богатства и славы. А потом даже книжки стала писать на русском языке для своего внука Сашеньки, да ещё книгу для сексуально озабоченных своих сограждан написала, следуя стилю великого Джованни Боккаччо.

Уже совсем немощного Брежнева соратники уговаривали оставаться на посту главы государства, чтобы не породить междоусобиц. Мы теперь смеёмся над его немощью в старости. И, думаю, зря. Он из последних сил до конца жизни покорно нёс свой тяжёлый крест. Кто-то смеётся, а мне грустно. "Мне грустно потому, что весело тебе", как сказал печальный наш поэт Миша Лермонтов.

Книги за Брежнева писали, под ручки на трибуну выводили. Народ же со смеху покатывался. Анекдоты прямо рекой тогда полились. К слову, напомню.

Вышел Леонид на трибуну Олмпиаду-80 открывать. Открыл папку, начал читать: "О. О. О. О". Ему помощник шепчет: "Леонид Ильич, вы дальше текст читайте. Это же олимпийские кольца".

Ещё. Вышла книга "Малая земля". Он Черненко спрашивает: "Константин, а ты книгу мою читал?" Черненко услужливо: "Читал, Леонид Ильич. Очень интересная, ценная книга". Леонид Ильич призадумывается. Говорит задумчиво: "Толи мне самому прочитать?"

А вот пришедший тоже из "кремлёвских старцев" первый президент России, не только уступил мировые сферы влияния, но и раздал своим услужливым лакеям и жуликам все богатства, нажитые многонациональным народом.

Всё время размышляю: чего ему хотелось, чего он добивался? Пока прихожу к выводу: добивался он славы и почестей. Поклонов и восхищения от жуликоватого своего окружения. И в том довольно преуспел, вскормив неиссякаемую плеяду мздоимцев, казнокрадов и просто предателей. Не хочу перечислять их, чтобы не марать страницы грязными именами.

И сошёл он в могилу, герой,

Втихомолку проклятый Отчизною,

Возвеличенный громкой хвалой.

Пришёл к власти новый президент. Путин. Начал хорошо. Окрепла страна. Вооружённые силы в порядок привёл. На международной арене поставил Россию на должный уровень. Гордость за страну нашу возрастает день ото дня. Жить стали уже неплохо. Даже и хорошо, можно сказать. Пришли к нам на прилавки магазинов из "загнивающего капитализма" 200 сортов колбасы и прочей снеди. Народ распрямляться стал от долгого озноба. Очухался, как у нас на Руси говорят.

А вот с внутренними нашими супостатами никак у него не получается. Не может он их усмирить. Или не хочет.

Хотя снова повторю: у нас все знают, как учить, лечить и государством управлять. И всё равно чувствую, как и все: неладно что-то в нашем королевстве ...

И живёт наш народ многоязычный и разнокровный сам по себе, своею собственною жизнью. Жизнью вам далёкой и неведомой, товарищ Вы наш президент. Непонятной для вас жизнью. К сожалению...

Друзьям

Вот пишет моя однокурсница Надежда Девяткина отзыв на предыдущий очерк:

"Прочла твой новый очерк, Гена. Снова эмоции, воспоминания, попытки осмыслить свою жизнь и жизнь моего поколения. В очередной раз удивилась, как много у нас общего! И моя мама, подоив корову, велела отнести молоко соседям татарам, которые почему-то жили беднее нас. И на нашей улице в дружбе жили русские, татары, поляки, немцы, украинцы. Спасибо, что возвращаешь нас в детство, в юность, в то время, когда мы были едины! И мы снова будем едины!"

И я тоже говорю, спасибо вам, Надя, и всем, кто дал свои комментарии и отзывы на мои очерки.

И прав буду, если скажу, что простые русские люди так и жили везде и всегда. Миролюбивые, тёплые душой и гостеприимные.

Вспоминаю иногда старенькую бабушку, у которой я в студенческие годы жил на квартире в посёлке Пригородный под Кемерово. Этот посёлок ещё по-другому называли – Горняк. Не знаю, почему. Пусть местные географы да краеведы разбираются.

Елизавете Ивановне Мокрецовой в то время было уже 75 лет. Маленькая, горбатая старушка, которую некоторые считали сильно скупой и ворчливой, пришлась мне по душе. Да и я ей понравился. За квартиру она брала мизерную плату. И ещё утром чайком угощала с булочкой. Потом понял, что квартирантов она брала не столько ради дохода, сколько для того, чтобы скрасить своё одиночество горькое.

Комнату она мне отвела в горнице, а сама коротала свои дни и ночи в зале. Бывало, утром придёт ко мне, станет жаловаться:

- Ложусь спать – боюсь во сне умереть. Вот уже мне 75, а жить всё равно охота.

Посмеёмся вместе над такою ситуацией.

- Ты вот всё читаешь, пишешь. Со мной некогда тебе поговорить. А мне вить так тоскливо. Подруженька моя Нюра не приходит давно погостить. Мы с ней доярками всю жизнь вместе работали. Тяжёлая работа была. А мы-то молодые были. Весёлые. На работу едем на тракторе – песни поём. Отработам, обратно едем ... Устанем. А всё равно на всю деревню песни поём.

Помолчит.

- Ну, рассказал бы ты мне, чо читашь. Про чо пишут там, в книгах твоих?

Начну соображать виновато, что ей рассказать из зарубежной или русской литературы. Начну лепетать какую-нибудь байку. Она вдруг махнёт рукой.

- Не пойму я ничего. Шибко это умно. Ты шибко умный человек.

И пойдёт восвояси. Я вздохну облегчённо. Отговорился. А она сядет у себя к маленькому окошечку. Посмотрит на улицу и скажет:

- О-о-ох! Толи песенку мне спеть? Лёгоньку с каменьем, тяжёлу со слезам... – И запоёт тоскливо:

Плачу я, плачу я, плачу я о деле.

Плачу я, молоденька, целую неделю.

И долго потом поёт ещё, плача и страдая, утирая сухие и дряблые щёки свои.

Плачет о ненажитых богатствах, о том, что уродил её Бог маленькую ростом. Бывало скажет о ком-нибудь: "Сошлись они. Пройдут, как на картинке: он высокий да рослый. И она тоже ..." Все ценности человека сводились у неё к росту. Если высокий ростом человек, то больше и не надо ему ничего. Это у неё от комплекса, застрявшего в голове самого детства. Она сильно маленькая ростом была, и страдала от этого постоянно.

Запечалится о безвременно умершем от простуды или от переохлаждения двадцати восьми лет от роду сыне. Придёт в мою комнату, облокотится на стол, начнёт рассказывать искренним и простым говором:

- Работал он, нать-то, на Химкомбинате.

Она всегда и за каждым словом добавляла свою приговорку – "нать-то".

- Получил он как-то получку, не поехал на автобусе, а пошёл напрямую пешком на посёлок. А пред тем выпил маленько. Шёл, шёл, устал. Прилёг на голу землю отдохнуть. Полежал. Остыл, видать. Пришёл потом домой. Лёг, заболел. Да и помер. Молодой совсем был. Ещё и неженатый ни разу.

И заплачет. А проплачется, тогда весьма важное заключение сделает, снизив голос, как бы по секрету:

- Хорошо, нать-то, деньги спрятал. Зарплату сохранил. Домой принёс. А то ведь вытащили бы зарплату-то, у пьяного.

Да... Здрасте Вам! Главное, что зарплату не украли ...

В воскресенье встанет бабуся чуть свет. От одного окна к другому мечется, места себе не находит. Подруженька должна прийти. Посидит, поскучает, опять в окна выглядывает.

Ждёт долго, нетерпеливо. Вдруг в сенях дверь загремела старческим глухим грохотом. И через порог ступает долгожданная подруга. Елизавета Ивановна бросается навстречу, обнимает её, приговаривая:

- Ой, миленька ты моя подруженька. Нюронька! Да как же соскучилась-то я по тебе! Жду тебя, не дождуся. Поговорили бы мы с тобой, да вспомнили бы всё.

Попьют старушки чаю и воркуют до самого обеда, а то и до вечера. Что-то вспоминают. Новостями обмениваются. Посплетничают тоже, и косточки кому-то перемоют. Это уже вполголоса, чтобы я не слышал. Это как же без этого обойтись?

Перед моим отъездом из Кемерова мама приехала. Познакомилась с моей Елизаветой Ивановной. Понравились они друг другу. Подружились. Провожая нас на автобус, плакала бабуся, приговаривала:

- Так я привыкла к тебе, Еннадий. Прямо как сын родной ты мне стал.

И вытирала грубым натруженным кулачком свои морщинистые жёлтые щёчки. И век я этого не забуду. Труженицы вы мои вечные – от рождения и до самой гробовой доски.

Бабушкам моим

Такой же была бабушка моя, Матрёна Абросимовна.

Бабашка по матери, а точнее говоря, её мачеха, не обладала ни таким умом, как бабушка Марья, ни знанием. Это она меня с пелёнок выводила, вынянчила, выкормила. Куда бы она ни двигалась, всегда меня за ручонку таскала. Сказку она всего одну знала, и временами снова и снова мне её рассказывала: про девочку, которая выросла из дудочки. Далеко ей было до пушкинской бабушки. Но была она ласковая и добрая. И любил я её больше всех, и она меня больше жизни любила.

Сама она с детства в работниках, в подёнщиках, в няньках перебивалась. И потом пошла от нищеты своей в сиротскую семью вдовца, где было двое ребят да две девочки. А когда муж, Иван Перфильевич, на войну ушёл и сгинул, она покорно тянула сиротское потомство из последних сил. С наступлением опасности помереть всем с голоду, взяла таратайку и вывезла их с монгольской границы (Кош-Агач) в село Алтайское, где перед войной жили. И там уже распродала всё своё имущество, чтобы спасти сирот приёмных от голода. Как мама говорила, "все шерстяные шали на картошку выменяла". И "робила, как конь". Здесь уже, спустя время, парней переженила, а девчонок замуж отдала в крепкие крестьянские семьи.

Над нею насмехались за всё. Например, за то, что она, кроме денег, ничего считать не умела. Рассказывали старую байку про неё. Будто бы, был случай, когда она в работниках нанималась. Жали пшеницу в поле. Закончили работу, домой идут. Вдруг хозяин спохватился:

- Снопы-то забыли посчитать. Вернись, Матрёна, посчитай. Догонишь нас.

Матрёна вернулась. Посчитала. Догнала хозяина.

- Посчитала?

- Посчитала. Пять, да пять... И ещё – дивно.

Всю жизнь рассказывали эту байку и хохотали.

Она была слишком проста и доверчива. И однажды, помню из ранних своих впечатлений, организовали во время праздников каких-то розыгрыш бабушке. Уверили её в том, что нашли ей жениха, и надо ехать свадьбу играть. Запрягли тройку с колокольчиками и лентами, посадили в кошёвку и повезли по деревне со звоном и песнями. Она радовалась сидела. Улыбалась во всё лицо. А они хохотали. Наивная. За всю мою жизнь не могу я простить эту насмешку над моей любимой старушкой.

А тройку, звенящую с колокольчиками, полюбил и запомнил я тогда. И полюбил на всю жизнь. Нашего русского и одновременно малороссийского писателя Гоголя.

Помните, как учили вы наизусть? Трудно было учить. Зато потом торжественно декламировали. Поди, забыли? Напомню:

"Эх,  тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать вёрсты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьём с одним топором да молотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик. Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит чёрт знает на чём; а привстал, да замахнулся, да затянул песню – кони вихрем, спицы в колёсах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход – и вон она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух.

Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несёшься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят  мосты, всё отстаёт и остаётся позади. Остановился поражённый божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и  что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой  вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная богом!.. Русь, куда ж несёшься ты? дай ответ. Не  даёт  ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства".

И ещё отрывок оттуда же, напомню: "живой и бойкий русский  ум, что не лезет за словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, – одной чертой обрисован ты с ног до головы!"

И ещё не сдержусь его, гоголевским, складным сочным слогом сказать:

"Как несметное множество церквей, монастырей с куполами, главами, крестами, рассыпано на святой, благочестивой Руси, так  несметное множество племён, поколений, народов толпится, пестреет и мечется по лицу земли. И всякий народ, носящий в себе залог сил, полный творящих способностей души, своей яркой особенности и других даров, своеобразно отличился каждый своим собственным словом, которым, выражая какой ни есть предмет, отражает в выраженье его часть собственного своего характера. Сердцеведением и мудрым познаньем жизни отзовётся слово британца; лёгким щёголем блеснёт и разлетится  недолговечное слово француза; затейливо придумает своё, не всякому доступное, умно-худощавое слово немец; но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово".

Вот вам и ... Хохлы да кацапы. ... Олухи вы Царя небесного. Скачущие и торжествующие, и жертву предвкушающие в скачках своих.

Никак уже невозможно вдолбить в ваши головы, что русский народ – дружелюбный народ, и толерантный. Не в пример ему некоторые другие.

Ведь после американской трагедии 11 сентября, как утверждают социологи, в России наблюдалось "тотальное сопереживание американскому народу". И это народу, находящемуся в ситуации глобального противостояния в разделе сфер влияния, короче говоря, в политике. Что же в тот момент произошло с моими согражданами. На мой взгляд, это сопереживание чужой беде было обусловлено коренным инстинктом, даже сказал бы, на уровне неосознанного, животного инстинкта – закона сохранения вида. Как уж мы там назовём это – добротой, толерантностью, другим хорошим словом... Но это случилось, и это факт. Подерёмся – помиримся, но сохраним и обезопасим наш род. Поможем выжить друг другу. Так бы всегда, и во всём.

Ну не получится у вас – поставить его на колени. Не получится, как бы не пухли от злобы, как бы вы, не пугали его разными страхами. Для русского народа, пережившего не раз конец света, ваши страшилки – детские игрушки.

***

Прости меня, бабуля, что я сам смеялся над тобой вслед за мамой, когда ты крестилась, говоря:

- Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, блудницу грешную!

А мама комментировала твою молитву для меня вполголоса:

- Молится, молится, сама не понимает, за какие грехи... Ну, какая блудница-то она? Когда ей блудить-то было? Всю жизнь, как ломовая лошадь. Робила. Никого не знала. Никого не слыхала. Блудница она, прости Господи ...

Табаку она не нюхала. Разве за компанию иногда. Любила серу от лиственницы жевать. Жуёт да пощёлкивает. Пытался я научиться пощёлкивать, как она. Ничего у меня не получилось. И понял я видимо тогда, что каждое, даже самое простое действие умения, сноровки навыка требует.

Я уже говорил, что я в детстве зачитывался. Каждое воскресенье старался в районную библиотеку попасть за новой партией книг. Пешком в центр первокласснику тяжеловато было идти. И я выпрашивал у неё денег на автобус. Первые автобусы тогда стали ходить по селу.

- Баба, дай пятнадцать копеек, – попрошу.

Она вдруг пугается, вскрикнет, хлопнет ладонями:

- Да где же я тебе возьму-то? Целых пятнадцать копеек!

Потом шагнёт по комнате, хватится будто, вспомнит:

- Ну-ка, погоди. Где-то у меня в баночке были, – в кладовку пойдёт, – Только ты не подглядывай!

Как ребёнок, прям ...

- Да не гляжу я.

А сам давно все её секреты знаю. Слышу, как берёт она с полки баночку из-под конфет. Монетки в баночке гремят. Возвращается из кладовки с монетками в кулачке:

- На вот тебе двадцать копеек. На 5 копеек в кино сходишь.

В центр я на автобусе приеду, книжки возьму. Потолкавшись в очереди, пробьюсь в кино. Обратно по речке, по голому льду прикачу. Счастливый!!!

Потом, уже в 60-е годы двое дочерей и сын переехали в Малыше Лог. С нами и бабушка Матрёна приехала. Сначала у нас жила, потом потихоньку стала умом слабеть. Стала ходить от одной дочери к другой, от той дочери к сыну. Стала представлять себя бедной, утеснённой, обиженной. Плакала от обиды на всех. Плакала без слёз. Вытирая сухие щёки грубыми рабочими руками.

- Баба, а ты почему так плачешь? Плачешь, а слёз нет – спрашивал я.

- Ой, Геночка внучек, слёзы-то я все выплакала.

Так и думал я долго, что у каждого человека есть определённый запас слёз, выплакав который, он потом уже без слёз плачет. Одной душой плачет. Как я иногда плачу теперь.

Сядет, бывало, за стол обедать у дяди, Петра Ивановича. Сухую краюшку возьмёт. Размачивает. Дядька насмехнётся над ней:

- Мама, тебе, может, сухариков посушить? Ты всё чёрствые корки выбираешь ...

Насмехается над нею. Она опять заплачет и пойдёт из-за стола.

А он:

- Мама, зачем ты прибедняешься так? Мы хорошо ведь живём. У нас всего навалом. Я на шахте работаю. Ты же с нами за стол садишься. И делаешь вид, что тебя обижает кто-то, или куском попрекает.

Это было началом тяжёлой и такой неприятной болезни у бабушки моей – беспамятства. И стала она забывать наши имена, а потом стала делать, что попало. То суп  с помоями смешает, то ещё что-нибудь такое сотворит, что мама, придя с работы, рёвом ревёт.

- Мама, ну зачем ты это наделала? Назло мне что ли?

Все были на работе, и в психиатрическую больницу в Калтан я её повёз. Мне тогда 15 лет всего было. Пришли к врачу. Молодой врач. Солидный. Говорит:

- Вы не вмешивайтесь, я сам с ней поговорю, – а её спрашивает, – Бабушка, как звать величать тебя?

- Казакова Матрёна Абросимовна – чётко отрапортовала моя бабуся.

- А с какого ты года?

- Это я не вспомню, – замялась бабушка.

- Ну, сколько тебе лет? – добивался врач.

- Да восемнадцать-то уж есть.

- Восемнадцать – это хорошо. У нас тут все молоденькие, – подбодрил её доктор, а, повернувшись ко мне, сказал, – положим к нам в больницу. Может быть, что-нибудь получится. Вылечим, возможно. Но гарантировать не могу. Это старческий склероз.

Помню, как ездил к ней в больницу, плакал, что она стриженная наголо. Надежды наши не сбылись. Через девять месяцев отдали нам её домой, помирать.

Ещё месяц пролежала она дома, глядя в потолок. Иссохшая вся до костей. Ни на что не реагировала. С ложечки её поили и кормили. К концу уже только губы ей пересохшие мочили.

И вдруг я услышал голос, проходя мимо её комнаты. Даже испугался сначала. Повернулся к ней. Она слабым голосом выговорила:

- Геночка внучек, подойди ко мне.

Я подошёл.

- Поцелуй меня!

Я поцеловал её в щёку и, выйдя из комнаты, заплакал.

- Позови Толечку, Серёженьку!

Я позвал братьев. Она их попросила поцеловать себя. Они тоже поцеловали. И она махнула рукой.

- Идите!

И замолчала. Уже навсегда. С выплаканными слезами, с натруженными за тяжкую жизнь руками и со сгорбленной спиной. И с невысказанной обидой на всех нас. Что насмехались над ней, над умом её детским.

Через сутки она умерла. Сутки перед смертью пробыла в полном сознании и здравом уме. Часто так бывает, говорят.

Исполнилось ей тогда 68 лет. А старенькой и сморщенной стала она задолго до того. Как я представляю, уже в 55 лет она постарела и сгорбилось. От прошедшей тяжкой жизни, от ломовой работы. Тоже "пожили, поработали" ...

Уже 50 лет хожу к ней на горку. Поговорю. Поплачу. ... Вспомню ласки её дорогие. Как по головке меня гладила, как за ручку водила ...

Расскажи мне, баба Мотя, сказку твою единственную и любимую. Мне, кроме тебя ни одной сказки никто не рассказал в жизни, кроме тебя. Не знал их никто, или некогда было со мной заниматься. ... Пришлось мне в книжках сказки читать, навёрстывать. Начитался я потом, национальный фольклор почти всех народов, населяющих страну, прочитал. Любил сказки в детстве.

Никто и никогда в моей теперь уже долгой жизни таких ласковых слов не говаривал. И по головке меня так ласково никто никогда не гладил. Милая моя, добрая старушка моя.

Скучаю я по тебе уже с лишним пятьдесят лет. Может, свидимся с тобой когда-нибудь. Там. ... Расскажу тебе, как я людей спасал, подобно тебе. Да не всё получилось. Некоторых не мог спасти. Сил не хватило. И ума. Теперь вот думаю, нужен был я тут кому-нибудь, или совсем никому не нужен был. ... Наверное, некоторым людям всё-таки был нужен. И, слава Богу!

А подвиг твой крестьянский я к фронтовым подвигам приравниваю. Светлая память тебе, и вечный покой. Бабушка моя. С умом ребёнка малого, с сердцем крепким, преданным и героическим. Жаль, что никто не понимал тебя, сиротскую твою душу. В тоскливом плаче твоём без капли слёз никто тебя не пожалел и не приголубил, кроме меня.

Такие вот простые русские люди с крепкой народной традицией вскормили и воспитали меня. И многие из вас, дорогие сердцу моему друзья, тоже этот курс жизни прошли. Воспитали нас люди, которые не понимали смысла религиозных догм. Ни Законов не знали. Ни пророков. Но в душе их жили свои законы и пророки, которые от отца, от матери, от бабушки и деда. Род от роду, и племя от племени. На том и стоит крепко Русская Земля. А вы думали, на чём она стоит?

И ещё потом расскажу вам, что у нас есть с вами общего. Крепкого и незыблемого. Ни ветры буйные, ни потоки стремительные бурные не страшны нам с вами. Аминь.

Много вы мне пишете писем, в комментариях высказываетесь. Все хвалите моё немудрёное писание. Я отвечаю вам, как умею. И думаю:

Я ведь простой человек, грешник, как все. И зачем меня так Бог наказал? Или наградил? Дал мне эту муку. Как узнаю, где какая катастрофа или несчастье – вздёрнет меня всего от затылка до пяток. Задрожит сердце, заплачет. Увижу нравственного урода, скоробит меня всего. Ну, зачем ты так делаешь, милый ты мой ребёнок? Внутри чёрный комок застревает. Хожу, как чумной, думаю: Вы же такие красивые сверху-то. Лицом, фигурой. Что же там в груди-то у вас? Сердце, или железяка какая? Зачем оскорбляешь ты делами своими неправедными образ, данный тебе Всевышним?

Видно Богу так надо было. Что могу ещё сказать?

Сегодня Елена Коурдакова, моя ученица, а теперь уже учительница в комментарии написала:

- По поводу детей и их воспитания. Вы все правильно пишете. Просто порой чувствуешь себя бессильным, когда пытаешься сделать мир добрее, научить состраданию, а в ответ видишь вокруг полное равнодушие и жестокость. Конечно, я верю, что добрых людей много, и как в сказках, добро победит зло ... иначе быть не может!

А я ответил ей словом своим, в моей душе взлелеянным. Это слово я вам всем повторю:

- Лена, мы с тобой учителя. не совсем же бестолковые мы с тобой. И должны понимать, что люди бывают очень разные по мыслям, по настроениям. Многие тоже хотели в своей жизни доброго делания. Но споткнулись о равнодушие и жестокость. И сами стали равнодушными и жестокими, исказив свой образ, обломав животрепещущие ветви с зелёного плодоносного древа.

Нам на них нельзя равняться. Мы должны с тобой, несмотря ни на что исполнять свой долг просветителя. Они ведь на твоём пророческом поприще уже не придут страдать и переживать за всё. Только ты!

Мне вчера написала одна ученица: "Вы не очень высказывайтесь против властей предержащих! Берегите себя!" Я ей ответил: "А если не я, то кто?"

Помнишь, как вы у меня наизусть учили:

Восстань, пророк!

И виждь, и внемли!

Исполнись волею моей!

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей!

Это для тебя сказано. Жизнь пророка и учителя всегда была трудна. Всегда они были гонимы, утесняемы властями и толпой, если власть и чернь развращены и непросвёщённы. Но сквозь горькую и неудобную жизнь несли они свет и просвещение народам. это не только громкое слово, это вся наша жизнь обыденная, на первый взгляд, совсем не заслуживающая выспренних слов. Только потом, из далёка лет, ты сможешь осознать, как ты прожила эту жизнь обыденную. Громко и веско, или ползком проползла, чтобы тебя не затронули. ... или ты кого ...

Так и живите вы, мои ученики, которые теперь – учителя. Я вам искренне того желаю!

Вот так и сказал я вам "Золотое слово" моё!

Геннадий Казанин

29 марта 2014 года

Следующий очерк

Другие очерки из цикла "Дар памяти"